церемониальный поклон - дань почтения Свету Небес.
Ичиндар сам протянул ей руку, помогая подняться из неловкой позы. Мара улыбнулась и всмотрелась в его лицо, на котором виднелись ранние морщины - отпечаток нелегких забот. Хотя он и был сейчас в расцвете лет, Ичиндара утомляла тяжесть мантии, равно как и бремя ответственности. С тех пор, как они виделись в последний раз, плечи у него ссутулились и глаза на осунувшемся лице, казалось, стали больше, потому что похудело лицо. Воином он никогда не был и полагался на то, что покрой и роскошь одеяний придадут его фигуре величие, подобающее сану. Сегодня он утопал в алмазном сверкании мантии, расшитой узорами из драгоценного серебра. Прямые пряди волос свисали из-под массивного головного убора с золотым плюмажем; оплечье, кайма рукавов и широкий пояс тоже сияли золотом.
В его глазах светились тепло и симпатия, когда он в свою очередь окинул Мару взглядом и ответил на ее поклон надлежащим приветствием.
Затем, покончив с формальностями, он отпустил ее запястье и снял громоздкий головной убор. Один из слуг немедленно подбежал, поклонился до земли и молча принял эту тяжелую тиару. Ичиндар, девяносто первый император Цурануани, пригладил свои каштановые волосы и улыбнулся:
- Я без тебя скучал, госпожа. Мы долго были лишены твоего общества.
Его голос звучал вполне искренне, хотя ни для кого не было секретом, что в обществе мужчин он чувствует себя спокойнее. Необходимость обзавестись наследником вынуждала его проводить ночи с бесконечной вереницей жен и наложниц, которых выбирали принимая во внимание их красоту и предполагаемые способности к деторождению, но отнюдь не ум.
Однако он сам нарек Мару Слугой Империи, ибо ее самоотверженные и мудрые деяния приумножили его могущество и упрочили положение монарха на золотом троне. Она помогла Ичиндару упразднить пост Имперского Стратега и тем самым уберегла Империю от развала и ужасов гражданской войны, в которую страна была бы неминуемо втянута из-за соперничества правителей, желающих занять этот завидный пост. И хотя с тех пор политический курс страны не раз менял направление и число сторонников традиционалистской партии с каждым днем возрастало, Ичиндар считал Мару могущественным союзником и, более того, другом. Ее прибытие доставило ему редкую радость. Он пристально всмотрелся в лицо сподвижницы, заметил, какие взгляды она бросает украдкой на ворота и калитки, и засмеялся:
- Твой сын минуту тому назад удрал вместе с моей старшей дочерью Джехильей. Сейчас они во фруктовом саду и, вероятнее всего, залезли на дерево и лакомятся зелеными плодами йомаха. Может быть, отправимся туда и схватим их за липкие руки, пока они оба не схлопотали себе несварение желудка?
У Мары отлегло от сердца.
- Несварение желудка - это наименьшая неприятность, которую они могут схлопотать, - призналась она. - Поблизости, вероятно, имеются караульные посты, и, насколько я знаю своего удальца, часовые сейчас подвергаются бессовестному обстрелу.
Мара еще не успела освободиться от своей многочисленной свиты и багажа, а свита императора не успела еще перестроиться, чтобы окружить гостью, как безмятежность залитой солнцем террасы нарушил пронзительный и яростный мальчишеский вопль. Мара и Ичиндар, как один, стремительно повернулись к арке, ведущей влево, и устремились туда, откуда послышался крик.
Двинувшись быстрым шагом по дорожке между рядами кустарника и клумбами с редкостными цветами, они достигли входа во фруктовый сад как раз к тому моменту, когда оттуда донесся всплеск.
Джастин стоял на мраморной кромке декоративного рыбного пруда, упершись руками в бока и надувшись, как взъерошенный петушок. У его ног в воде сидела девочка, тщетно пытавшаяся подняться на ноги: мешало тяжелое нагромождение насквозь промокших бело-золотых одежд. Ее белокурые волосы облепили голову, а дорогой грим растекся по гневному лицу немыслимыми разводами.
Мара напустила на себя самый суровый вид, изображая материнскую строгость, а император с трудом удержался от смеха. Но прежде, чем кто-либо из них успел вмешаться и предотвратить явно назревающую рукопашную схватку, на арену ворвалось третье действующее лицо - женщина в таком же роскошном наряде, как у девочки, но к тому же еще пропитанном ароматами экзотических благовоний. Она тоже была белокурой и обладала яркой красотой, которую не мог скрыть даже ужас, исказивший ее лицо. Она отчаянно заламывала руки, но явно не могла придумать, в какой еще форме должно выразиться родительское участие.
- О-о! - кричала она. - О-о! Жалкий мальчишка, что ты сделал с моей куколкой?!
Джастин обратил к ней раскрасневшееся лицо и, перекрывая стенания Джехильи, произнес внятно и с полным сознанием своей правоты:
- Она мне в глаз заехала, эта твоя куколка.
- О! - завизжала женщина. - Она не могла так поступить! Моя куколка!
Тут уж вперед выступила Мара. Она схватила Джастина за руку и оттащила от края пруда:
- Значит, ты ей подставил подножку, верно?
В ответ она получила дерзкую улыбку и вспышку синих глаз на загорелом лице. Конец улыбке положила увесистая оплеуха, и, хотя было видно, что багровый синяк действительно собирается расплыться у него под глазом, Мара не дала сыну поблажки:
- Подай принцессе руку, помоги ей выбраться из пруда и попроси прощения.
Когда мальчик открыл рот, собираясь протестовать, она как следует встряхнула его:
- Выполняй, что тебе сказано, и не тяни с этим делом. Ты причинил ущерб чести Акомы и должен его возместить.
Оскорбленная Джехилья самостоятельно встала на ноги и, все еще горя возмущением, приготовилась принимать извинения.
- О моя драгоценная, выйди сейчас же из воды, - причитала женщина, чье сходство с Джехильей не оставляло сомнений: это госпожа Тамара, Первая жена императора и мать девочки. - Ты можешь заболеть, если сейчас же не переоденешься в сухое!
Джехилья нахмурилась и залилась румянцем. Она воззрилась на протянутую руку Джастина так, словно то была ядовитая змея; тем временем император всея Цурануани и Свет Небес беспомощно созерцал все это, хотя и забавлялся происходящим. Ему легче было справляться с враждующими аристократами, чем улаживать раздоры между собственной дочерью и озорником из династии, по закону принятой в императорское семейство.
Мара оценила ситуацию и поняла, что надо выводить детей из тупика.
- Подай ему руку, принцесса, - ласково, но твердо сказала она. - Это будет самое правильное. Ведь ты уязвила его гордость тем, что ударила его. Ударить мужчину - это недостойно, потому что он не станет давать сдачи женщине. Если Джастин сделал тебе подножку, то ведь ты первая заслужила того, чтобы вот так искупаться. И знаешь, я сказала бы, что вам обоим надо извлечь урок из сегодняшнего недоразумения. Веди себя как взрослая дама, а не то, боюсь, вашим нянькам придется выдрать вас обоих как детей... ведь вы же действительно дети.
- О-о! Мою ненаглядную никто не посмеет выдрать! - взвыла мать старшей дочери императора. - Если кто-нибудь только попробует, я упаду в обморок!
При этих словах Ичиндар покосился на властительницу Акомы. В его глазах светился юмор, когда он произнес:
- Изобилие тонко чувствующих женщин делает мою жизнь достойной сострадания. Они, того и гляди, упадут в обморок, так что детей нельзя и пальцем тронуть!
Мара засмеялась:
- Можешь драть детей, когда они того заслуживают, и пусть дамы обмирают, сколько им заблагорассудится. Может быть, это закалит их характер и придаст им твердости.
Дама побледнела, осерчав уже не меньше своей дочери:
- О-о-о! Наш Свет Небес не посмеет заводить такие порядки! Он благороден и деликатен, и все жены его боготворят!
У Ичиндара от отвращения скривился рот. Он, несомненно, был бы рад оказаться сейчас где угодно, лишь бы подальше от столь трогательной семейной идиллии. При женщинах он терялся, Мара знала это, и ей было горько видеть его таким задерганным. К тому же она догадывалась, каково приходится человеку, вынужденному исполнять супружеский долг с двенадцати лет, причем каждый месяц с тех пор в монаршую постель присылали новую жену или наложницу. Мара поняла, что ей снова придется на несколько
