— Хочу, Куря, милый! Очень хочу!
— Ну, тогда мурчи. Мурлыкай…
— Что? Что говорить?
— Не перебивай, — поморщился Курьев. Он подал знак стоящему ближе всех «бычку», тот кивнул и молча направился в сторону катера. — Не перебивай… Расскажи-ка нам лучше, за каким таким интересом тебе Циркач понадобился? Только подробно, в деталях. Общий-то план мне и так известен.
— Какой Циркач? — Не сразу сообразил Валерий Максимович. — Ах, да! Это Рогов, значит?
— Он самый. Зачем ты на него охоту организовал? Чего тебе от человека надо?
— Ничего не надо. Ничего… Притравить просто немного щенка хотелось. Борзой уж больно, ох и борзой!
— Э-э, — скривился Курьев разочарованно. — Не хочешь, видимо, жить. Не хочешь.
Отвернувшись, он махнул рукой: дескать, кончайте! Молодежь скопом двинулась ко входу в подвал, доставая ножи и какие-то прутья.
Заболотный сьежился, замотал головой и крикнул что было сил:
— Не надо! Не-ет! Я расскажу. Расскажу!
Сбивчиво, путаясь и теряя мысли заговорил полковник сразу обо всем: об иконе, стерегущей сокровище русского князя, о тайных знаках, о том, как вызволяли из тюрьмы последнего в роду Роговых…
С каждым словом Валерия Максимовича глаза Кури все больше вылезали из орбит. Щеки подернул румянец, отчего сабельный шрам стал ещё заметнее и страшнее. В какое-то мгновение Куре даже почудилось нечто давнее, далекое: пламя степных костров, звуки бубна в ночи, конское ржание. И болгары-предатели… Взмах, удар клинка, боль!
Курьев мотнул головой, приходя в себя:
— Бред какой-то…
— Нет, клянусь тебе! — Чудом расслышал его Заболотный. — Чистая правда все, мы проверяли. Раскопки, факты… Пощади меня, а? Я ведь пригожусь еще, верно говорю — пригожусь!
Курьев пожал плечами, потом повернулся к своим людям, окончательно стряхивая наваждение:
— Несет старик невесть что. Лишь бы не подохнуть.
— А может, правда? — Спросил кто-то. — Может, и взаправду икона?
— Да брось ты, Кабан! — Отмахнулся его сосед. — Уши развесил… Сказок в детстве не начитался, что ли?
— Ладно. Заканчивайте. — Куря холодно и без жалости глянул на копошащегося в грязи полковника. Сплюнул и побрел к берегу, потом все же обернулся:
— Только поаккуратнее!
Оставшиеся весело и возбужденно зашевелились.
Как раз вернулся и тот, которого посылали на катер — в руках он тащил пластиковую канистру:
— Извини, мужик… Ты пока тут с Яшей в подвале валялся, провонял весь. Надо бы умыться. А то как тебя везти-то обратно, вонючего? Это, понимаешь ли, дискомфорт получается!
Парни заржали от незнакомого иностранного слова, а на голову лежащему полилась бесцветная, пахучая жидкость.
— Ребята, милые, не надо!
— Да не юли ты, падла… — Тот, что с канистрой, хотел, чтобы ни одна капля бензина не пролилась мимо. — Не крутись, сказано!
— Не надо! За что? Куря же обещал!
Щелкнула, затворяясь, решетка.
Кто-то чиркнул спичкой, и через несколько секунд все в жизни полковника Валерия Максимовича Заболотного было кончено…
Вернувшись в город, Курьев распустил свою команду по домам.
Потом из ближайшего телефона-автомата набрал номер Булыжника и вкратце обрисовал ситуацию.
— Ты где? — Помолчав, спросили на другом конце линии.
— У метро.
— Срочно приезжай! Жду…
— Понял. Сейчас буду, — Курьев положил трубку.
Однако, прежде чем выйти из будки, он набрал ещё несколько цифр. И несмотря на то, что ответил серьезный мужской голос, спросил:
— Антонина? Это я. Надо бы встретиться.
ЧАСТЬ СЕДЬМАЯ
Глава 1
Еще до обеда Спиригайло уехал из управления по служебным делам и в свой кабинет вернулся только под вечер. Музейная дверь была заперта изнутри на защелку, но дежурный сержант срочной службы сказал, что товарищ директор совсем недавно выходил поблевать в коридор.
— И как он?
— Намного лучше, — вздохнул сержант. — Пива требует.
— Передайте, чтоб завтра ровно в девять тридцать был у меня. Побеседуем… Поняли?
— Есть! Обязательно передам, как проснется.
Спиригайло покачал головой и направился к себе.
Сейчас эту пьяную скотину Ройтмана вызывать на ковер не имело смысла все равно ничего не соображает. Но когда он придет в себя… Хватит! Хватит либеральничать. Должна же быть какая-то грань, какие-то представления о чести мундира, об элементарной дисциплине в конце концов.
— Вплоть до увольнения из рядов… — зло пробормотал Спиригайло, накручивая диск аппарата внутренней связи.
У Заболотного никто не отвечал.
— Странно!
Как правило, полковник уходил домой одним из последних — таков был издавна принятый в управлении стиль руководящей работы. Но откуда Семену Игнатьевичу знать, что шеф его и покровитель никак не может снять трубку, ибо вот уже несколько часов, как превратился в комок обгоревшей, обугленной, мертвой плоти?
Не знал этого Спиригайло. Даже не догадывался.
А потому, выждав несколько длинных, протяжных гудков, надавил на рычаг и вышел из кабинета:
— Черт его знает…
Миновав опустевший к вечеру ковровый лабиринт коридоров, он остановился напротив двери Валерия Максимовича:
— Разрешите?
Постучал, подергал ручку — никого. Спустился вниз:
— Полковник Заболотный уходил?
— Да, ещё днем, — доложил старший лейтенант с повязкой дежурного. Больше не возвращался.
— Звонил?
— Нет. При мне не было.
— Ладно. Я тоже пойду. Если что — звоните домой!
