удивительным, лишь в первую минуту демонстрации учительницей этих „звуковых комбинаций“ он испытал нечто вроде восторга. А потом, чем далее – тем более, он чувствовал себя всё более дискомфортно. Дискомфортно в этой, ранее такой привычной для него звуковой среде! При тех или иных переходах „звуковой композиции“ в голову лезли пояснения учительницы, добросовестно переведённые Андреем. Вспоминался опыт с усыханием растения и варкой яйца „тяжёлым роком“ в специальном звукоизолирующем, но прозрачном боксе… А потом была просьба соучеников Андрея – дать им отдохнуть в звуках „нормальной музыки“. И здесь, слушая Баха, Юрген, наконец, осознал, что всё, что говорилось в этой школе на этом уроке – верно. А к концу своего пребывания немецкий юноша уже сам просил своих русских хозяев дать послушать „что-нибудь из Моцарта или… этого…, ну, Вивальди“.
На пятом месяце, на параде, посвящённом 71-й годовщине Великой Октябрьской социалистической революции Ханс-Юрген с удивлением увидел на трибуне деда Андрея. Тот стоял в форме советского полковника, весь в орденах и со знаками различия Героя Советского Союза. В тот же день, вечером Юрген, уже научившись уважению к членам этой семьи, с непривычной для себя несмелостью попросил Андрея Васильевича рассказать, кем же он был во время войны. Ответ потряс молодого немца. Весь последний месяц Юрген донимал старшего Черкасова просьбами рассказать „о той войне“. И эти рассказы как раз и стали тем последним камнем, который не только полностью изменил здание мировоззрения молодого немца, но и перевернул все его прежние представления о Второй мировой…
Прощался гость со своими хозяевами уже совсем по-русски: и с посиделками „на дорогу“, и с объятьями, и с трёхкратными поцелуями (почему-то – только с Андреем Васильевичем старшим), и уже на очень приличном русском языке.
Вернувшись, Ханс-Юрген, как и мечтал, с лёгкостью поступил „на русский факультет“, но через полтора семестра был изгнан из университета… Если говорить кратко, то причиной изгнания послужили его многократные рассказы о жизни в СССР. Эти рассказы каждый раз завершались горячими спорами, но… живя у Черкасовых, Юрген научился многому, в том числе – и умению аргументированно спорить. Так что, победителем в таких спорах непременно бы выходил Юрген… если бы его кое-кто не освистывал и не прерывал. А в начале 1990 года Юрген, отправившись в западный Берлин, якобы к родственникам (которые там у него и вправду были), сумел перебраться в Восточный Берлин и там обратиться в Советское Посольство на улице „Под липами“ (Унтер ден Линден). Там он рассказал свою историю, не забыв упомянуть о заслугах Черкасова старшего и своём пребывании у него. На вопрос о том, почему бы ему – немцу – не поселиться в ГДР, Ханс-Юрген, основательно подумав, твёрдо ответил, что хотел бы, если это возможно, получить политическое убежище именно в СССР и что „он постарается и сумеет принести советскому народу пользу“. Просьба Ханса-Юргена Неро была удовлетворена.
А что же наш главный герой – Андрей Васильевич Черкасов младший? В июле 1990 года он сдал вступительный экзамен, как и планировал, в „Первый Московский мед“, а весь август провёл у родителей. Узнав о суровом приговоре и казни членов „пятой колонны“, Андрей заявил своим старшим:
– Ну, и что, что сурово?! Собаке… нет, не надо собачек обижать! Гадинам – гадючья смерть! Эх… если бы и Хрущёва в своё время – туда же…
Родители и дедушка Андрея переглянулись. А юноша увидел, что на лице старого разведчика прямо- таки написано: „А! Что я вам говорил?! Правильный парень вырос!“ Поэтому младший Черкасов продолжил:
– А что?! Сталин же говорил, что к середине шестидесятых Союз выйдет на первое место в мире по всем показателям!
– Было такое, Андрюша. Примерно так Сталин и планировал. И мы бы добились этого, если бы… Ну, сам теперь понимаешь, что! – резюмировал Черкасов старший.
В последних числах августа студент Черкасов уехал в Москву к месту учёбы.
________________
,
Как уже сказано, Андрей с самого раннего детства (и даже – до своего рождения) рос необычайно чувствительным к музыке. Он почти постоянно пребывал в доброй музыкальной среде (как до рождения, так и после). У него был абсолютный слух. С четырёх лет он развивал свои музыкальные качества, обучаясь игре на скрипке. А ведь скрипка – это не какая-нибудь балалайка или гитара: её гриф не разделён на лады, и нужная высота звука обусловливается лишь точным расположением пальца, прижимающего струну к грифу. Он почти с самого начала обучения с удовольствием начал сольфеджировать, то есть своим детским голоском воспроизводить звуки, соответствующие той или иной ноте или мгновенно пропевать названия услышанных им звуков. Учебник гармонии начал читать лет с шести или семи – едва научился бегло читать сложные тексты. Но не его музыкальные способности и не занятия музыкой по программе музыкальной школы пробудили в юноше настоящий интерес к гармонически упорядоченным звукам. Тот интерес, который сделал из Андрея впоследствии учёным, исследовавшим механизмы воздействия звуков и ритмов на психику человека, и приведший его затем к открытию и ряду серьёзных изобретений.
И не наблюдения за собакой, за изменением поведения Бимки под воздействием музыки послужили первотолчком, который зародил в юноше научный интерес к звукам. Хотя он мгновенно подметил, что собачка впадает в печаль, когда слышит мелодии, написанные в минорном ладе. И, наоборот, пёсик приободрялся, становился активным, когда слышал музыку, сочинённую в мажорном ладе. Пусть бы она даже была не бравурной, а очень спокойной. Ещё шестилетним мальчонкой он спорил со своей мамой, утверждая, что то или иное произведение, исполняемое духовым оркестром, написано в миноре, а совсем не в мажоре. Мама урезонивала ученика-сына очень просто.
– Хорошо! Давай просольфеджируем: я тебе буду наигрывать основную тему, а ты запишешь нотки! – предлагала она.
Предлагала и всякий раз оказывалась права. Но почему же общее впечатление остаётся как от минорных пьес?! От любых, исполняемых духовым оркестром. Нет, и не такое интересное обстоятельство пробудило в мальчике научный интерес к музыке. Этот интерес развился, как-то постепенно, очень плавно, на уроках. Да, на уроках „домоводства“ в обычной советской одиннадцатилетней „средней школе с начальным политехническим образованием“. Только, это было совсем не то „домоводство“, которое преподавалось девочкам женских школ в сталинские времена.
Теперь главным в этой дисциплине стали не основы ведения домашнего, семейного хозяйства, хотя и они преподавались. Со второй половины восьмидесятых годов эта вновь введённая дисциплина (так же, как и „возврат“ к одиннадцатилетнему обучению) содержала весьма обширную сферу знаний. Сюда входило и воспитание будущих Мужчин и Женщин – Отцов и Матерей (разумеется – без каких-либо намёков на „секс-просвещение“), и наука строить прочные семейные отношения, и сложный вопрос о правильных (полезных и для участников, и для общества) взаитмоотношениях между старшими и младшими. Именно к „домоводству“ прибавили факультатив. Тот факультатив, вести который было доверено специально подготовленным психологам и строго подобранным православным священникам.
Но самым важным, что получала молодёжь в результате освоения названной дисциплины, были (и успешно прививались) навыки логико-синтетиченского мышления и умение распознавать опасности. Среди опасностей особо и отдельно рассматривался вопрос манипулиррования личностью человека. Научившись распознавать опасности,
