Вариант 'Дельта' (Маршрут в прошлое - 3)

требования одной и той же учебной программы, лишь чуть варьируя (с учётом психологии того или иного класса), „вдалбливать“ ученикам одно и то же, а именно то, что предусмотрено государственной программой. В повседневности человека, работающего в науке, всё иначе. Рутина здесь состоит в том, что отработав методики, необходимые для того или иного исследования, требуется строжайше их соблюдать (иначе не достичь сопоставимости результатов исследований; их просто недопустимо станет сравнивать); изо дня в день нужно повторять определённые методики и процедуры, но – лишь до тех пор, пока данное исследование не завершено; ещё исследовательскому персоналу (техническому – в гораздо меньшей степени) надлежит регулярно и подолгу работать со специальной литературой. Учёный, если он намерен достичь сколько- нибудь значительного результата, работает воистину как вол – далеко не всегда соблюдает предусмотренные советским КЗОТ требования к режиму труда и отдыха: наука – это не столько профессия, сколько образ жизни. И с окончанием рабочего дня размышления учёного не заканчиваются. Нередко случается, что самые удачные мысли, решения и находки приходят именно в официально нерабочее время, в выходные, во время отпуска. Но на всём сказанном „рутина“ и кончается, ибо в своей сути работа в сфере науки – это непрерывные поиск, раздумья, дерзания, зачастую – тот или иной риск. Словом – постоянное и отнюдь нелёгкое творчество, которое не всякому по плечу.

До понимания всего этого Наташа дошла далеко не сразу. Ей понадобилось более полугода. И тогда она со страхом поняла, что не только рутинная деятельность ей не подходит, но и находиться в постоянном поиске и размышлениях – не в её характере. А вот эта, лаборантская работа, пожалуй, и станет её жизненным потолком. Примириться с такой мыслью молодой женщине было чрезвычайно трудно. Как же так? Ведь её с детства готовили быть первой, убеждали не только в якобы насущной необходимости этого, но и в возможности… Но, собственно, именно такое воспитание и плодит тех, кто потом всю жизнь считает себя неудачниками, боясь признаться в этом и себе, и даже как-то выказать перед другими это своё скрываемое от себя понимание.

Так Наташа пришла к мысли, что никакое погружение в профессию, никакой – даже самый добросовестный – труд не принесут ей жизненного счастья, что и наука – не её путь. Более того, до неё стало доходить и то обстоятельство, что, по всей видимости, жизненное кредо её матери Нины Петровны тоже было неправильным. Как-то у неё мелькнула уже совсем ранее невозможная, даже ещё и сейчас диковатая мысль: похоже и отношения в её семье, вернее – в семье её матери, не были правильными; не должен был отец Сергей Николаевич быть всегда таким пассивным, таким безропотным исполнителем воли матери, женской воли… Придя к этому, Наташа всё больше склонялась к тому, чтобы начать, наконец, строить свою жизнь в соответствии с тем, чему её последовательно и методично учили (и научили, таки, несмотря на Наташины „тройки“) в советской школе; в основном – на уроках со странноватым, но ставшим привычным названием „домоводство “. Наташе захотелось построить, заиметь семью, свою собственную, а не родительскую…

Сразу скажем читателю, что ни в коей мере не считаем такую жизненную переориентацию Натальи Сергеевны чем-то неправильным, тем более – предосудительным. Напротив, такие перемены можно было бы лишь приветствовать. Ведь как раз искусственное навязывание мужчинам исконно женских социальных ролей (а к этому – ещё и манер, стиля социального поведения), а женщинам – мужских как раз и вело и к разрушению института семьи, к чудовищным последствиям в воспитании детей, к снижению способности человеческого общества к самовоспроизводству (самосохранению). Именно так это и происходило сплошь и рядом ещё совсем недавно на Западе (и не было изжито ко времени описываемых событий). Именно в эту сторону шло и развитие советского общества со времён Хрущёва, среди прочего, разрешившего внутриутробное умерщвление ещё неродившихся детей и создавшего предпосылки для проникновения в нашу страну тлетворных и убийственных для генофонда „сексуальных революций“ и „толерантности“ к психопатам–извращенцам в сфере отношений полов. А в результате, к концу „эры Брежнева“ чуть ли не 3/4 всех расторжений брака в СССР осуществлялись по инициативе женщин, то есть, тех, кто самой природой предназначен для творчества в сфере создания и укрепления семьи. А дети в таких кастрированных „семьях“ безо всяких исключений всегда оставались с матерями–разрушительницами собственных семей. Мужское начало в воспитании детей последовательно истреблялось…

Мы сказали, что Наташины перемены можно было бы приветствовать. Что же нам мешает сделать это безо всяких „бы“? А то, что Наташа во всём остальном продолжала следовать не слабо усвоенным школьным знаниям, а наущениям своей матери. Мать же, Нина Петровна, всегда убеждала дочь в „необходимости попробовать с человеком всё“, то есть была последовательницей и проводницей разрушительного для будущей семьи западного института „пробного брака“, чаще всего прискорбно заканчивающегося и для самого человека. В результате материнского воспитания, Наташа, поняв, что большая наука – не её путь, не стала тратить ни усилий, ни стараний, ни много времени на поиски своей „второй половинки“, а просто и не без охоты поддалась „ухаживаниям“ своего шефа – завлаба Рубинштейна.

Не станем описывать, как это крайнее „сближение“ произошло. Отметим лишь, что Григорий Семёнович, во-первых, был настроен к Наташе, в принципе, довольно серьёзно, что, во-вторых, со своим нескромным предложением он обратился к ней перед самой командировкой в Москву (где вскоре должна была состояться защита его докторской). В-третьих, убедившись в своей ошибке (Наташа, как знает читатель, девушкой уже не была), мгновенно потерял к ней интерес и прекратил с нею какие бы то ни было личные отношения. Для сотрудников лаборатории все эти события произошли почти незаметно: и шеф уехал – на сравнительно долгое время отбыл в Москву, и поступил он разумно – без каких-либо попыток избавиться от сотрудницы, ставшей ему лично неинтересной (впрочем, и советский КЗоТ, строго охранявший права трудящихся, не позволял ничего подобного без достаточных оснований, а Наташа работала хорошо, хотя и не хватала с неба звёзд; но требуется ли такое от лаборантки?!). Наконец, и сама Наташа, допустившая своё второе падение, пошла на это шаг вполне трезво и с удивляющей нас расчётливостью, а не по причине влюблённости, которая зачастую толкает людей на самые невероятные поступки.

________________

Впрочем, кое-что безумное Наташа все-таки совершила. Произошло это уже через несколько дней по возвращении  Григория Семёновича из Москвы. Свежеиспечённый доктор, не утверждённый ещё ВАК, сразу же стал проводить линию на формализацию отношений в своей лаборатории. Одновременно он заявил, повседневно подтверждая свои слова и делами, что хотел бы, чтобы как можно больше сотрудников лаборатории, не имеющих учёных степеней, защитились. В целом, некоторое отчуждение завлаба от своих сотрудников и ближайших помощников, вызванное утратой им потребности в их личной помощи, прошло достаточно безболезненно. Лишь перед Наташей он сделал признание в своей ошибке, что заблуждался относительно её нравственной чистоты. Одновременно он твёрдо заявил, что хотя между ними и „всё кончено“, это ни в коей мере не отразится на их трудовых взаимоотношениях. Да, надо сказать, и мудрости, и последовательности в этом Рубинштейну вполне хватало!

Наташе же в ту унизительную для неё пятницу стало так худо, так скверно… В лаборатории она в тот день задержалась дольше всех и безо всякой на то нужды. Свои обязанности она выполняла автоматически и вполне исправно, но думала, думала, думала о совершенно другом: о своей „разбитой Рубинштейном жизни“, о своей явной неспособности вырасти до уровня профессиональной учёной, о ещё раз сорванной попытке обрести свою собственную семью. В таком настроении, с такими мыслями она не смела появиться перед Катей: та бы сразу обо всём догадалась, а при Катином-то целомудрии… В общем, объясняться с подругой совершенно не было ни желания, ни сил.

Недолго поразмышляв, Наташа отправилась на вокзал. Нет, она не собиралась никуда уезжать. Просто, там, на вокзале, было много посторонних людей и никого из тех, кто её знал, не мог в этот день и час там находиться: значит – никаких вопросов, никаких разговоров и мучительных объяснений. Потолкавшись среди людей, побывав почти во всех помещениях этого великолепного здания (копии Минского вокзала, выстроенного в девяностые годы), Наташа устала и решила пройти в ресторан. Не в одно из нескольких кафе вокзала, но именно в ресторан. Заказав отбивную с салатом и  напиток из цикория со сливками, Наташа в ожидании исполнения заказа принялась разглядывать других посетителей этого