— Мы хотим быть вашими друзьями, — заявил Ганновей.
— Начните с того, что предоставьте нас самим себе.
— Это сумасшествие. Вы не пробудете на свободе и неделю. Я не могу допустить, чтобы генератор попал в руки Маркуса.
— Тогда помогите, чтобы он попал в руки президента.
— Я уже объяснял вам…
— Такое объяснение нас не удовлетворяет, — прервал его Коскинен. — Я хочу передать прибор властям, которые смогут воспользоваться им так, как необходимо. Ты, Ганновей, не входишь в число таких людей.
— Все это бесполезно, Каре, — прорычал Томсон. — Они фанатики.
— Трембицкий — да, — сказал Ганновей, — Но Пит кажется вполне разумным. Ты можешь посмотреть с нашей стороны точки зрения?
— Могу. В этом-то все дело.
— Мне не хотелось бы быть жестоким, но ты не сможешь выйти отсюда и умрешь от голода через несколько дней.
Коскинен удивился, что не испытывает страха. Он хотел жить, как и любое другое существо, очень хотел. Но страха в нем не было. Только ярость.
— Пусть так, — сказал он. — Но тогда мое тело навсегда останется внутри экрана. Разве что вы разрежете генератор лазером, но это не поможет вам создать новый.
— Когда-нибудь построим.
— Вряд ли скоро. Не раньше, чем люди снова пошлют экспедицию на Марс — может, кстати, сам Абрамс профинансирует ее. И только в том случае, если марсиане помогут землянам создать новый прибор.
— Может быть, — Ганновей повернулся к своим пленникам, и глаза его сузились. — Может, ты и не боишься смерти, но не захочешь же ты, чтобы из-за твоего упрямства погибли твои друзья?
Трембицкий с негодованием сплюнул:
— Ну, разве он не мошенник?
— Слишком большая ставка, — сказал Ганновей, — я пойду на все.
Коскинена бросало то в жар, то в холод.
— Если ты убьешь их, — крикнул он, — ты убьешь последний атом надежды, который еще остается у тебя.
— Я не имею в виду немедленную их смерть. Ты можешь подумать три—четыре дня.
Краска схлынула с лица Вивьен, она с трудом проговорила:
— Не слушай его, Пит. Пусть будет что будет.
— Ты еще не знаешь, что будет. — Ганновей повернулся и сказал: — Ребята, вы знаете, где находится аппаратура. Принесите ее сюда.
Советники вышли. Ганновей сел, закурил.
— Можете поговорить друг с другом, — разрешил он.
— Ви, — с трудом выговорил Коскинен.
Она сделала несколько коротких вздохов, чтобы придти в себя.
— Не думай обо мне, Пит. Мне не нужна жизнь, если за нее мы должны помогать этим выродкам.
— Эй! — крикнул Томсон. — Неужели вы думаете, нам приятно заниматься этим?
— Конечно, — сказал Трембицкий.
— Я понимаю вас, — сказал Ганновей, и в его голосе послышалось отчаяние. — Вы даже не можете представить, как я хотел бы, чтобы мы были друзьями. Мы могли бы столько сделать для планеты. Неужели я выгляжу преступником?
Трембицкий обратился к Коскинену:
— Они, скорее всего, пристрелят меня, но… — в его глазах стояли слезы, — если я вдруг сломаюсь, не выдержу и попрошу тебя открыть экран, не слушай меня, Пит.
Коскинен почти не слышал его, охваченный ужасом. Как сквозь туман, он видел только лицо Вивьен, и только к ней он обращался:
— Решение за тобой. Ты единственная, кто имеет право решать.
— Я уже решила. Будь твердым.
— Послушай, что для тебя все эти политические бредни! Ведь больше всего ты хочешь отомстить Маркусу, а эгалитарианцы могут тебе в этом помочь. Ви, я хочу, чтобы ты сделала выбор.
Она слабо улыбнулась.
— Ты трус, Пит, — сказала она, — Ты хочешь переложить ответственность на меня.
— Но я не могу взять на себя ответственность, — взмолился он.
— О’кей, возьму я. Будь твердым, Пит. Моя жизнь мало что значит для меня, потеря невелика.
— Не говори так!
— А как насчет того, о чем вы сами знаете? — внезапно спросил Трембицкий.
«Детонатор!» — вспомнил Коскинен. Безумная надежда вспыхнула в нем.
— Хорошо, я выйду, — сказал он. — Только сначала отпустите ее. И тогда я выключу щит.
— Сначала выходи, — ответил Ганновей. — А то я боюсь какой-нибудь шутки с твоей стороны.
— Нельзя, Пит, — сказала Вивьен. — Слишком шикарный подарок для них.
— Но если у тебя будет шанс, пока я… — продолжал он. — Лучше умереть так, чем от голода и жажды, да еще если придется видеть твои мучения.
— Нет, — дрожащим голосом возразила она. — Я не могу.
— В чем дело? — спросил Брерсен.
И тут вернулись Хилл и Ринолетти. Они принесли тяжелый ящик с ручкой и рулон пластика.
— Где его поставить? — спросил Хилл. Ганновей осмотрелся.
— Вот сюда, возле двери в спальню. Силовое поле занимает большое пространство, — распорядился он.
Ринолетти расстелил пластик и ухмыльнулся:
— Чтобы не пачкать ковер.
Хилл открыл ящик, достал веревки и бросил их Вэнбурну.
— Свяжи этого парня, — велел он.
Трембицкий глубоко вздохнул и что-то пробормотал по-польски. Он не стал сопротивляться, когда его привязали к креслу, но позвал Коскинена:
— Пит!
Коскинен услышал его только с третьего раза.
— Да, да.
— Пит, взгляни на меня. — Трембицкий внимательно смотрел в глаза Пита. — Слушай, я уже мертвец.
— Нет, нет, — сказал Ганновей. — Отдайте генератор, и вы проживете еще долгие годы.
Трембицкий проигнорировал его:
— Слушай внимательно, Пит. Не думай обо мне. Я люблю жизнь, но уже давно не боюсь смерти. Я много повидал смертей за свою жизнь. Жена моя мертва, дети выросли, никто от меня не зависит. Я умру с легким сердцем, если буду знать, что хоть немного помог де; у свободы. Быть рабом я не желаю. Ты понимаешь?
Коскинен кивнул. Он чувствовал, что Трембицкий что-то хочет сказать ему.
— Если у тебя появится шанс, не думай обо мне, — продолжал Трембиций. — Я уже прожил жизнь. Ви еще молода. И ты тоже. К тому же ты единственный, кто может передать миру секрет генератора. Когда-то давно, еще в Европе, я приказал уничтожить город, где в тюрьме находились мои друзья. Они погибли. Но я никогда не чувствовал угрызений совести. Ты тоже не думай обо мне.
Ганновей что-то заподозрил:
— Эй, заткнись, Ян.
— О’кей, — сказал Трембицкий. — Гуд бай.
— Пока еще рано, — сказал Ганновей и подошел к Коскинену. — Пит, ты понимаешь, что все это
