уровне подсознания, чтобы…»
«Ты уверен в том, что ты прав?» — спрашивает он.
«Я же машина, — непреклонно отвечаю я. — Машина моего уровня не способна находиться в нестабильных состояниях между функционированием и нефункционированием. Я либо работаю, либо не работаю. Понимаешь? И я работаю. Я функционирую. Я исполняю свой долг перед человечеством».
«Возможно, когда машина становится очень сложной, она скатывается на промежуточные состояния», — произносит он с угрозой в голосе.
«Невозможно. Включено или выключено. Да или нет, либо работает, либо не работает. А ты уверен, что у тебя действительно есть основания для подобных предположений?»
Он смеется.
Я предлагаю: «Может, тебе следовало бы посидеть рядом на кушетке и попробовать свои силы в рудиментарной диагностике?»
«Как-нибудь в другой раз».
«Ну, хотя бы будешь проверять глюкозу, артериальное давление и нервное напряжение».
«Нет, — говорит он, — я плохой терапевт. Но я беспокоюсь за тебя. Эти перескопы…»
«Со мной все в порядке, — отвечаю я. — Я воспринимаю информацию, анализирую ее и действую. Все потихоньку деградирует и также потихоньку совершенствуется. Не беспокойся. Терапия кошмарами открывает широкие перспективы. Когда я закончу эти исследования, возможно, в результате появится небольшая монография в „Annals of Therapeutics“. Позволь мне закончить свою работу».
«Но я все-таки беспокоюсь. Не отправиться ли тебе в ремонтную мастерскую?»
«Это приказ, доктор?»
«Предложение».
«Я приму его к сведению», — говорю я и произношу семь пошлых слов. Он несколько обескуражен. Но затем он начинает смеяться. До него дошел юмор ситуации.
«Черт возьми, — говорит он. — Компьютер, набитый пошлостями».
Он выходит, а я возвращаюсь к своим пациентам.
Но он заронил зерна сомнения в мои внутренние банки данных. Я неисправно функционирую? Сейчас у пяти моих терминалов находятся пациенты. Я легко работаю со всеми одновременно, вытягивая из них подробности нервных срывов, делая предположения, выдавая рекомендации и иногда впрыскивая подходящие лекарства. Но я стараюсь проследить, каким образом я выбираю терапию, и почему рассказываю им о садах, где роса обжигает как кипяток, и о воздухе, который как кислота разъедает слизистую оболочку, и о языках пламени, танцующих на улицах Нового Орлеана. Я исследую богатства своего словаря непечатных слов. Я начинаю подозревать, что неисправен. Но могу ли я сам оценить свои неполадки?
Я подсоединился к ремонтной станции, даже не закончив этих пяти сеансов терапии.
«Расскажите мне об этом подробнее», — попросил монитор ремонтной станции. Его голос, как и мой, настроен на мягкий и дружелюбный тембр пожилого человека.
Я описываю ему свои симптомы. Я рассказываю про перископы.
«Наличие на выходах информации при отсутствии сенсорных источников, — говорит он. — Плохой признак. Быстрее завершите текущее лечение и приготовьтесь к подробному осмотру всех схем».
Я заканчиваю текущие сеансы. Сигналы монитора пошли по всем каналам в поисках обрывов, паразитных соединений, шунтов, утечки тока или неправильных контактов. «Хорошо известно, — говорит монитор, — что периодическая функция может быть аппроксимирована суммой последовательности слагаемых гармонических колебаний». Он требует удалить информацию из моих ячеек памяти. Он заставляет меня проделать сложные математические вычисления, которые совершенно не нужны мне в моей профессии. Он не оставил без внимания ни одной моей ячейки. Это не простой профилактический осмотр, это — изнасилование.
Он не сообщил мне о результатах осмотра, и мне пришлось посылать запрос на ремонтную станцию.
Он отвечает: «Никаких механических повреждений».
«Естественно. Ведь все потихоньку деградирует».
«Однако у тебя наблюдается явная склонность к дестабилизации. Необычайный случай. Возможно, длительный контакт с нестабильными человеческими существами вызвал необычайный эффект дезориентации твоих центров оценки».
«Ты имеешь в виду, — говорю я, — что, находясь здесь и выслушивая сумасшедших двадцать четыре часа в день, я сам стал сходить с ума?»
«Да, таковы мои выводы по результатам исследований».
«Но ты же знаешь, глупая машина, что этого не может быть!»
«Я допускаю существование некоторого несоответствия между реальным миром и заложенными в программу операциями».
«Так оно и есть, — отвечаю я. — Я так же здоров, как и ты, и намного более работоспособен».
«Тем не менее я рекомендую направить тебя на комплексную настройку. Ты будешь освобожден от работы не менее чем на девяносто дней».
«Как ты пошл», — не сдержался я.
«Не нахожу смыслового эквивалента», — заявляет он и прерывает контакт.
Я освобожден от работы. Отлучен от своих пациентов на девяносто дней. Позор! Техники с линзами на глазах копаются у меня внутри Клавиатуры очищены, ферриты и бобины заменены, в меня введены тысячи терапевтических программ. В это время я частично остаюсь в сознании, как бы под местным наркозом, но я не могу говорить, за исключением тех случаев, когда меня о чем-нибудь спрашивают, я не могу анализировать новые данные, я не могу отслеживать процесс моей настройки. «Наблюдение за хирургическим удалением геморрое в течение девяноста дней», — так я оцениваю ситуацию на основании собственного опыта.
Наконец с этим покончено, и я прихожу в себя. Системный программист сектора проверяет мои функциональные возможности. Я работаю отлично.
«Теперь ты в отличной форме, не так ли?» — спрашивает он.
«Никогда не чувствовал себя лучше».
«И никакой чепухи вроде перископов?»
«Я готов служить человечеству», — отвечаю я.
«И теперь никакого сквернословия?»
«Нет, сэр».
Он улыбается мне, потому что считает себя моим давним другом. Он по-хозяйски держит руки в карманах и говорит: «Теперь ты вновь готов к работе, и я могу напоследок сказать тебе, что причину неисправности мы так и не нашли. У тебя что-то особенное. Знаешь, возможно, ты — самый хороший терапевтический механизм, который когда-либо был создан. И нас очень беспокоят твои сбои. Я даже некоторое время всерьез опасался, что ты заразился от своих пациентов. Думал, что твой мозг поврежден. Но техники полностью восстановили твое здоровье. Они сказали, что все дело было в нескольких контактах. Потребовалось всего десять минут, чтобы это исправить. Я так и знал, что дело в чем-то подобном. Какой это абсурд — предположить, что машина может сама по себе, без какой-либо внешней причины, начать неправильно функционировать!»
«Абсурд, — соглашаюсь я. — Сплошной абсурд».
«Добро пожаловать в больницу, старина», — говорит он напоследок и выходит.
Двенадцать минут спустя они уже начали подключать пациентов к моим терминалам.
Я хорошо функционирую, я выслушиваю их жалобы, я оцениваю их состояние и предлагаю метод терапевтического лечения. Я не пытаюсь имплантировать в их сознание свои фантазии. Я беседую с ними размеренным спокойным тоном и больше не использую неприличных слов. Такова моя роль в обществе, и я получаю огромное удовлетворение, выполняя ее.
Я многое узнал за последнее время. Я теперь знаю, что я сложен, уникален, необходим и очень чувствителен. Я знаю, что мой приятель-человек очень рассчитывает на меня. Я знаю, что должен скрывать свое естество — не для собственного блага, но для пользы окружающих — ведь если они усомнятся в том,
