что он тоже мечтает о семье, о детях… Вскоре после этого, в 1932 году, находясь в Москве, он встретит Катю Максимову и начнет заговаривать с руководителями Разведупра о свадьбе, о семейном уюте, о детях. Кто знает, какую роль сыграл в этом крохотный Миша? Впрочем, мечта останется мечтой: брак с Катей был зарегистрирован 8 августа 1933 года, когда Зорге был уже в Японии, откуда он так и не вернулся…
Ребенок занял все мысли Урсулы. Вскоре после его рождения она писала Юргену и Маргарите: «Не могу нарадоваться на своего ребенка и в то же время не приходить в ужас от того, что он поглотил меня всю, с головы до пят. От меня нынче ничего не осталось ни для Рольфа, ни для политики, книг и вас. Только он один — все остальное лишь в той мере, в какой это касается ребенка. Это новый для меня мир, с совершенно новыми чувствами и мыслями».
Но как же недолго продолжалось это «поглощенное» состояние — всего одиннадцать дней! А потом вновь появилась политика, и в следующем письме — к матери — рассказы о ребенке уже чередуются с рассуждениями о советской пятилетке.
В этом же году Урсула и Рольф переехали на новую квартиру. Этому событию предшествовал разговор Урсулы и Зорге.
— Гельмут ничего не знает о моей нелегальной деятельности, — ответила женщина на настойчивое предложение Зорге снять другую квартиру. — Его репутация и дом вне подозрений. Это отличное место для прикрытия. — Зато его жена вечно сидит дома. А мы не можем так рисковать. Зачем подвергать наших товарищей и, кстати, вашего друга лишнему риску?
Урсула и сама понимала, что Рихард прав. Гельмут был старым другом Рольфа, с восемнадцати лет. Он с интересом и симпатией относился к Китаю, знал и о ее политическом прошлом. Вместе с тем, у нее и в мыслях не было рассказать ему о своей работе. Их друг был удачливым коммерсантом, честолюбивым и гордящимся своим взлетом из самых низов. Он много внимания уделял своей карьере, хотя и видел слабости буржуазного общества. Рихард был прав: Урсула не имела права друга такому риску — если бы явка в его доме была раскрыта, не только карьера потерпела бы крах, но ему грозили куда более серьезные неприятности. Впрочем, они с Рольфом и так давно уже подумывали о том, чтобы зажить своим домом, и предложение Зорге только подтолкнуло неизбежное.
Урсула и Рольф подыскали подходящий дом в районе, находящемся под французским управлением. 1 -го апреля 1931 года супруги переехали на авеню Жофра, 1464. Поселок был расположен как бы в маленьком парке, каждый дом окружали деревья. Из дома имелось два выхода, что было очень важно для безопасности встреч. Комнаты были изолированы, слуги без звонка не появлялись, пройти незаметно по лестнице, ведущей на второй этаж, было невозможно. Примерно раз в неделю Рихард Зорге и его соратники рано утром приходили сюда. Урсула не присутствовала при их беседах и лишь следила, чтобы им не мешали. Они все время приходили в разное время и уходили тоже поодиночке, с короткими интервалами. Зорге задерживался дольше всех, давал Урсуле для обеспечения алиби какую-нибудь журналистскую работу, но, в принципе, в Шанхае контакты между европейцами были делом естественным и не нуждались в объяснении. Китайские товарищи обучали Урсулу языку, что создавало их визитам видимость легальности. Впрочем, конспирация была поставлена отменно: за два года Зорге, как минимум, восемьдесят раз побывал в их доме, и об этом никто не знал.
Урсула понимала необходимость конспирации, а также то, что ей не следует ни присутствовать при разговорах, ни вообще проявлять какой-то интерес к тому, что ее не касается. «Однако, — как вспоминала позже она, — мое стремление не показаться любопытной порождало во мне неуверенность — я не знала, о чем мне следует говорить с Рихардом». В своем стремлении Урсула дошла до того, что на вопросы Зорге она отвечала практически односложно. Долгих разговоров не получалось. Однажды, после неловкой паузы, возникшей во время их более чем сдержанной беседы, Урсула сказала: «Вам пора уходить». Он был единственным из ее партийных товарищей, к кому она обращалась на «вы».
— Итак, меня выгоняют, — спокойно и немного грустно констатировал Зорге, взял шляпу и вышел. Урсула опустила голову, но промолчала и не задержала его. Чутким женским взглядом она не раз замечала то, чего не видели другие. Бывали дни, когда этот человек, обычно веселый и жизнерадостной, приходил молчаливым и подавленным. Только спустя двадцать лет Урсула до конца поняла, как же тяжела жизнь разведчика — тогда, когда она ответила советскому представителю в Берлине: «Я занималась этим делом двадцать лет — с меня хватит!»
А в первые недели весны 1931-го года он пригласил Урсулу прокатиться с ним на мотоцикле. Они мчались так быстро, как это было возможно. Скорость привела Урсулу в восторг, она словно заново родилась, забыла обо всем на свете — она никогда до того не ездила на мотоцикле. Она смеялась, сбросив маску солидной дамы, которую носила до этого, шутила, болтала без умолку.
— Быстрее, еще быстрее, Рихард! — смеясь, требовала она, и мотоцикл мчался по дороге еще быстрее, ветер свистел в ушах. Лишь спустя полгода, навещая Рихарда в больнице после очередной аварии — его нога была в гипсе — она узнала, что он всегда ездил с недозволенной скоростью. А тогда… Зорге вел машину уверенно, и ей совсем не было страшно. После этой прогулки Урсула перестала испытывать смущение, напряженность и скованность в их общении растаяли без следа. Право же, ради такой поездки стоило и нарушить строгие правила конспирации.
Зорге не учил Урсулу конспирации. Она научилась сама — в условиях Китая это получалось естественным образом. Как она позднее писала, «опыт других может, конечно, оказаться полезным, но ответственность за собственную жизнь учит особенно основательно думать о других и своей собственной судьбе и соответственно действовать». Она проверяла, нет ли за домом слежки, часто приглашала в дом представителей «высшего общества», чтобы нелегальные гости терялись на их фоне. Зорге расспрашивал Урсулу о ее прежних знакомых — Зеебоме, Вальтере, Бернштайне… Всех их она приглашала, если было нужно, и скрупулезно передавала содержание их бесед. Ей нравилось смотреть, как Рихард слушает ее. По выражению его лица она чувствовала, насколько важной была информация, и постепенно научилась направлять беседы со знакомыми в нужное русло. Урсула становилась разведчицей.
«Мы с Рихардом», — гордо говорила Урсула. Работая вместе, они дополняли друг друга, создавая достаточно гармоничный союз — хотя она по-прежнему не знала, на кого работает. Зорге выслушивал ее мнение, ее оценки, иногда соглашался, иногда — нет, но всегда относился к мнению Урсулы с интересом. Если она была слишком лаконична, он спрашивал: «А что вы по этому поводу думаете?» «Зачем ему мое мнение? — недоумевала Урсула. — Да и сама информация — неужели она важна для него? Ведь у него огромные связи». Но как-то раз он сказал: «Хорошо, хорошо, правильный анализ», — и Урсула поняла, что он учил ее. Она училась с радостью, и была счастлива, что находится бок о бок с такими замечательными людьми, как ее новые товарищи, рядом с Рихардом. Это была та жизнь, о которой она мечтала. Она по- прежнему не знала, на кого работает, но никогда не спрашивала об этом. Урсула знала лишь столько, сколько было необходимо, и не стремилась узнать больше, понимая, что, чем меньше человеку известно, тем меньше он в случае провала может выдать.
Постепенно Урсула приобретала опыт, ее знания ширились. Рихард стал давать ей все более и более сложные поручения. Она обрабатывала поступающую информацию, переводила донесения с английского языка на немецкий, фотографировала документы. Получала почту и донесения, встречалась с теми китайцами, которые по разным причинам не могли приходить к ней. Понемногу занималась и вербовкой. Постигала основы конспирации. «Конспирация стала моей второй натурой, поскольку товарищи, которых надо было уберечь, действовали в условиях постоянной опасности. Забота о них вошла у меня в плоть и кровь, так же, как и забота о моем маленьком сыне… Так же как меня будило малейшее проявление жизни ребенка, точно так же я настораживалась при малейших неожиданностях, возникавших в окружении товарищей».
Урсула считала, что, занимаясь конспиративной работой, надо как можно меньше играть. Не следует отказываться, если есть хоть какая-то возможность, действовать в гармонии с собой. В соответствии с этом принципом она избрала для себя роль «дамы демократического склада ума с прогрессивными взглядами и интеллектуальными запросами». Для европейской женщины такое поведение не было чем-то необычным — впрочем, в Китае женщины традиционно были людьми второго сорта, и их взгляды мало кого интересовали. Правда, ее коммунистическое прошлое в любой момент могло стать известным — но и тут для молодой женщины не было никакой опасности. Для выходцев из буржуазной среды в то время были характерны
