Переговоры продолжались в расширенном составе и периодически заходили в тупик.
Никто не заботился ни о репутации, ни о добром имени семьи, ни о том, чтобы сохранять хотя бы видимость пристойности. Наследники бранились, как базарные торговки, отравляя друг другу жизнь при посредстве прессы.
Когда дележ картин и недвижимости – теперь уже на пятерых – почти завершился во второй раз, Пауло заикнулся о том, что хотел бы сохранить в своем распоряжении собственный детский портрет кисти Пикассо. Члены семьи без лишних церемоний предложили ему внести оценочную стоимость картины в общую сумму наследства.
Единственная мера, к которой они упрямо не желали прибегать, была – судебное решение проблемы. Никто не хотел доводить дело до суда – каждый боялся прогадать.
Окончательное соглашение, выработанное за семь лет, называлось внесудебным компромиссом.
В том же 1975-м Пауло, не отличавшийся ни крепкими нервами, ни особым здоровьем, внезапно скончался. Второе с муками заключенное соглашение полетело в корзину.
У Пауло остался несовершеннолетний сын от второго брака, о котором все знали. И дочь от первого брака, о которой все благополучно забыли. Марина Пикассо – законная дочь Пауло и законная внучка Пабло.
Наследников стало шесть, число адвокатов и художественных экспертов за семейным столом возросло, поиски компромисса затянулись еще на четыре года.
У Марины было существенное преимущество – возраст. Она была в этой компании самой юной – не считая ее сводного брата Бернара – и могла ждать, тянуть время, требовать все новых и новых уточнений семейных обстоятельств. Как только дело грозило обернуться не в ее пользу, ее адвокат просто предлагал начать все с начала. На это уже ни у кого не было сил.
В 1980 году окончательное соглашение было выработано и подписано всеми членами семьи, которые по этому поводу в последний раз собрались вместе.
Жаклин Роке-Пикассо, вдова художника, унаследовала почти 30 % состояния – около FF350 млн.
Марина и Бернар – законные внуки – каждый по 20 %.
Внебрачные дети – Майя, Палома и Клод – унаследовали по 10 % состояния – немногим больше FF100 млн.
Последовал вздох облегчения, которое, впрочем, оказалось недолгим.
Получив часть работ Пикассо, каждый из наследников получил в свое распоряжение часть огромного художественного рынка, который отныне нужно было поддерживать, препятствуя случайным продажам.
Для этого пришлось вновь и вновь вырабатывать соглашения, создавать общества и согласительные комиссии.
Жаклин Роке, здоровье которой истощила семилетняя борьба, покончила с собой в 1986 году.
Марина Пикассо употребляет доставшееся ей наследство, главным образом, на благотворительные цели, помогая детям во Вьетнаме, где ее знают лучше, чем во Франции.
Хорошо оплачиваемые юристы и художественные эксперты пытаются сохранять хрупкое равновесие на «рынке Пикассо». Пабло Пикассо все еще остается самым дорогим художником XX века.
Нос и нюх
Пегги Гуггенхейм (Peggy Guggenheim), 1898–1979
Она была молода, умна, экстравагантна, напориста и почти хороша собой. Ее чуть портил внушительный гуггенхеймовский нос. Он достался ей от прапрадедушки Маера – швейцарского еврея, эмигрировавшего в США, продававшего на улицах сапожный крем, а потом, в традициях американской мечты, ставшего миллионером. Такую наследственность, как нос, исправить было легко. Но в клинике под местным наркозом она, не выдержав боли, попросила прекратить пластическую операцию. С тех пор нос стал чем-то вроде барометра. Он всегда распухал к дождю.
Зато вместе с носом ей достался феноменальный гуггенхеймовский нюх: чуять деньги, делать деньги, сохранять и приумножать деньги даже тогда, когда она их тратила. Это была генетическая хватка. Разновидность дара и болезни. Онп досталась ей от мультимиллионеров дядюшек Даниила, Соломона, Симона, Вильяма, Муррея, сделавших деньги в горном деле и металлургии, на алмазных копях Южной Африки, золотых приисках Аляски, каучуковых плантациях Конго. В Мексике, Чили, Боливии, Анголе. От тетушек Ирены, Ольги, Коры, Флоренс, Розы, таких буржуазных и таких невыносимых в своих бесконечных ритуальных ланчах-чаепитиях-вечерах-за-картами.
Ее отец Бенджамин сбежал от гуггенхеймовского занудства, от жены и дочерей в Париж, где жил весело и счастливо, пока не решил вернуться. Весной 1912 года он взял билет на «Титаник», уходивший в свой смертельный рейс. После его кончины Пегги не только получила $450 тыс., но и стала наследницей его многочисленных подруг. По условиям завещания Бенджамина Гуггенхейма пожизненную ренту его любовницы должны были оставлять Пегги.
В 1919 году с мужем и маман Пегги оказалась в Париже. В Европе закончилась война, Антанта восторжествовала над Вильгельмом, Европа вновь пострадала, Америка вновь обогатилась. Новая волна американских туристов отправилась завоевывать Париж. Начиналась слава квартала Сен- Жермен-де-Пре. Артистическая богема перебралась с Монпарнаса сюда, на тесное пространство вокруг средневекового собора Saint-Germaine. Бретон, Аполлинер, Хемингуэй, Брак, Вламинк, Дюшан, Гончарова, Миллер, Грис, Глез, Беккет, Пикассо, Дерен, Ив Танги, Сутин, Ривера, Шагал, Эрнст, Кокто, Ларионов, Жакоб, Арто… Расцвет сюрреалистического движения, кубисты, футуристы, абстракционисты, дада – в этом вавилонском столпотворении было невозможно ориентироваться чужаку. Лоренс Вейль ориентировался превосходно.
Вейль – муж, двадцати девяти лет. Полуамериканец и полуфранцуз. Полуписатель и полухудожник. Человек богемы, так никогда и не нашедший себя. Зато знакомый со всеми литераторами и художниками, вполне уже себя нашедшими и с легкостью перезнакомивший ее со всем Парижем.
Лоренс Вейль – трагическая ошибка Пегги Гуггенхейм. Так полагала ее семья, ибо любой, кто был вынужден жить всего на $100 в месяц, являлся если не ошибкой Создателя, то уж во всяком случае сомнительной партией для их золотой племянницы. Пегги была совершенно очарована и Парижем, и Лоренсом Вейлем.
Cafe du Dome, La Coupole, Select, Dingo, Deux Magots, Boeuf sur le Toit – их ночные маршруты тех времен. Ситроен, Лорен-Дитрих, Испано-сюиза – автомобили на которых они объездили все окрестности. Синдбад и Пеггин – их дети, родившиеся в то время. Лоренс Вейль изменял Пегги за ее же счет, никогда не забывал, чьи именно он проживает средства и, в конце концов, возненавидел и ее, и ее Гуггенхеймов, и ее деньги. Особенно хорошо ему удавался жанр публичных семейных сцен с выбрасыванием в окно зонтиков, сумочек, накидок и особенно туфель. Ей казалось это проявлением дарования, темперамента и страсти, пока наконец она не решилась нанять адвокатов – себе и ему – и они развелись, расставшись лучшими друзьями, чем были супругами. До конца своих дней Лоренс Вейль получал от Пегги стабильное ежемесячное содержание.
Она говорила всегда, что ей «везло во всем, кроме любви». Быть может. Но первый брак открыл ей двери в мир артистической богемы. В этом мире делали искусство, много рассуждали об искусстве и очень нуждались в деньгах. Это был хороший шанс для Пегги Гуггенхейм. Она сумела им сполна воспользоваться.
Именно в Париже она положила начало двум своим коллекциям: коллекции картин и коллекции мужчин. И ту и другую она начала с относительно скромных экземпляров, а увенчала истинными шедеврами.
Джонни Холмс – второй муж – был писателем, не способным заставить себя писать. Сухопарый джентльмен-интеллектуал, обремененный багажом блистательных и совершенно неприложимых к жизни знаний, он много пил и охотно тратил ее деньги, пока не погиб в автомобильной катастрофе.
Марсель Дюшан. Классик и теоретик сюрреализма. Он успел уже возмутить своими ready-made художественную жизнь Нью-Йорка, вернулся в Париж, издавал журналы, делал выставки и не стеснялся выступать иногда в качестве маршана. Марсель Дюшан стал любовником, художественным консультантом и ментором Пегги Гуггенхейм.
Ив Танги. Абсолютный безумец, побывавший даже в психиатрической лечебнице. Скопище курьезов и неконтролируемых причуд, с торчащими дыбом волосами. Художник-сюрреалист без художественного
