Написав «надейся на скорую встречу», разведчик не знал, да и не мог знать, что пройдет четыре долгих и мучительных года, прежде чем он ступит на землю Родины. Как наверняка не догадывался о своей судьбе и американский летчик Фрэнсис Пауэрс, которого через два года собьют под Свердловском, а затем, в 1962 году, обменяют на полковника Абеля.
Фрэнсис Пауэрс
«Все это было напрасно»
Имя американца Фрэнсиса Пауэрса, пилота шпионского самолета «У-2», сбитого над Уралом, стало известно почти 40 лет назад. Осужденный за свою шпионскую деятельность, Пауэрс отбывал наказание во владимирской тюрьме. Затем его, как известно, обменяли на советского разведчика Рудольфа Абеля. О том, как это было свидетельствует Пауэрс в книге «Операция «Оверфлайт».
…Ослепленного вспышками ламп и телевизионных «юпитеров», меня под охраной провели на деревянную скамью подсудимых. И только тогда я смог оглядеться.
Это было не судебное присутствие, а огромный концертный зал. Вдоль стен возвышались белые колонны. Между ними с потолка спускалось более пятидесяти ярко горящих люстр.
Главные участники процесса, в том числе и я, находились в одном конце зала, на сцене. Мой защитник Гринев занял место за столом перед скамьей подсудимых. На противоположной стороне расположился государственный обвинитель Руденко. В центре сцены на возвышении сидели трое судей, все в военной форме. За ними на стене виднелся огромный государственный герб. Число зрителей, заполнивших остальную часть зала и несколько балконов, приближалось к тысяче. Гринев не предупредил меня. А ведь это было похоже на суд в Карнеги-холле.
Я боялся сцены, как школьник, и очень нервничал. Накануне мне выдали двубортный синий костюм в еле заметную полоску, который оказался на несколько размеров больше. Костюм плохо сидел на мне, и от этого ощущение неловкости усугублялось. Я напряженно вглядывался в зал, чтобы увидеть свою семью, но не смог разглядеть ее в такой массе людей.
Ко мне обратился судья-председательствующий. Судебное заседание, сказал он, будет вестись на русском языке с синхронным переводом на английский, французский, немецкий и испанский. Есть ли у меня какие-либо возражения против переводчиков? Я ответил отрицательно.
Заметив, что все сидят, я тоже сел на скамью. «Подсудимый, — сказал председательствующий, — вы обязаны стоять, когда суд обращается к вам».
Я еще переживал неловкость этого замечания, а судья уже задавал мне вопросы о моем имени, национальности, времени и месте рождения, семейном положении, роде занятий. Он также спросил, получил ли я копию обвинительного заключения. Затем представил четырех свидетелей. Я узнал их: это были люди, оказавшие мне помощь, когда я приземлился на поле. За ними пришла очередь примерно дюжины экспертов, которых я раньше ни разу не видел.
Председательствующий: — Подсудимый Пауэрс, вы также имеете право дать отвод экспертам.
Я заколебался. Как я мог дать им отвод, не имея ни малейшего представления о том, кто эти люди, каковы их квалификация и показания? Сообщить мне об этом было обязанностью защитника. Но Гринев хранил молчание.
Подсудимый Пауэрс: — У меня нет возражений.
Затем секретарь суда полностью зачитал обвинительный акт.
Председательствующий: — Подсудимый Пауэрс, вы слышали обвинительный акт. Понимаете ли вы, в чем вас обвиняют? Поняли ли вы это?
Подсудимый Пауэрс: — Да.
Все шло слишком гладко. Это был не суд, а представление. Мне не хотелось в нем участвовать.
— Обвиняемый Пауэрс, признаете ли вы себя виновным?
— Да, признаю.
После этого судья объявил двадцатиминутный перерыв. Когда меня уводили, я заметил Барбару, махавшую мне из ложи на другом конце зала, и в первый раз увидел здесь свою семью. До этого никто из моих родителей никогда не бывал за пределами США. Они выглядели такими одинокими, такими чужими в этой незнакомой стране, что у меня комок подступил к горлу. Я был благодарен за перерыв, мне не хотелось, чтобы столько людей видели мои слезы.
Во время перерыва переводчик рассказал, что на суде присутствует несколько сот иностранных журналистов. «Интерес настолько велик, — сказал он, — что целые толпы людей пришлось отправить назад. Работники телевидения снимают весь судебный процесс, чтобы затем показать его по советскому телевидению и в кинотеатрах». Что же касается помещения, где происходит суд, оно известно как Колонный зал.
Вернувшись на скамью подсудимых, я отметил еще одно различие в ведении судебного процесса в СССР и США. Первым лицом, свидетельствующим здесь против обвиняемого, оказывался сам обвиняемый.
Обвинитель Руденко задавал вопросы.
— Подсудимый Пауэрс, когда вы получили задание нарушить воздушную границу СССР?
— Утром 1 мая.
Если здесь находился представитель ЦРУ — а я был уверен, что в этой огромной толпе обязательно должен присутствовать по крайней мере один такой человек, — он знал, что это ложь. Я надеялся, что, восприняв это как предупреждение, он внимательно выслушает мои ответы на последующие вопросы, особенно когда речь зайдет о высоте полета.
После дополнительных вопросов было установлено, что приказ о полете исходил от полковника Шелтона, что он был командиром подразделения «10–10» в Адане (Турция), что полет я начал в Пешаваре (Пакистан).
— Каким образом самолет «У-2» оказался на аэродроме в Пешаваре?
— Он прибыл на аэродром накануне вечером, 30 апреля.
— Его пилотировал другой летчик?
— Да.
— Но его прислали для того, чтобы вы летели в СССР?
Я понял, что это ловушка. На всех допросах я утверждал, что узнал о предстоящем полете лишь за два часа до вылета. Меня пытались заставить дать иные показания.
— В тот момент я не знал, что должен лететь, но, вероятно, самолет был доставлен туда с этой целью.
— К полету готовили только вас, или же подготовку проходили и другие пилоты?
— Одновременно готовились два человека.
— Почему?
— Не знаю, почему…
С этой дилеммой — что говорить и о чем умалчивать — я постоянно сталкивался во время допросов. Я не знал точно, какие сведения о наших полетах распространены в США. Если я не скажу о запасном пилоте, а в США сделают это, русские подумают, что я намеренно что-то скрываю. С другой стороны, упоминание о нем может заставить их поинтересоваться другими полетами. Если для каждого задания имелся дублер, почему бы с этой целью не использовать и меня? Может быть, меня так же использовали, и теперь я лгу, утверждая, что ничего не знаю о предыдущих полетах-вторжениях. Пытаясь вести двойную игру, я говорил, что, насколько мне известно, подготовка запасного пилота, по-видимому, является новой практикой.
Руденко задавал вопросы об «У-2»: — Это разведывательный военный самолет? — Еще попытка сделать меня военным.
