к гипнозу. Нужно сказать, это была мастерская попытка установить непрерывную родословную от традиций великих оккультистов до последнего слова современной науки (старый, конечно, трюк, но в устах Бонафу он принял вид очевидной неотвратимости ледника, величаво сползающего с горных вершин). Все есть во всем, если поразмыслить, противоречия устраняют друг друга — такова была теория Бонафу. Он добавил к своей картине последние мазки, упомянув о сверхсекретных исследованиях, проводимых в космическом центре в Хьюстоне, «параграф 35, раздел 181-2», благодаря которым, как он заявил, «вне всякого сомнения установлено наличие естественного положительного электрического поля, напряженностью несколько сот вольт на ярд, между землей и атмосферой. Теперь этим электрическим полем можно управлять и на клеточном и на космическом уровне…»
— На расстоянии, вы имеете в виду?
— Да.
— И так действуют заклинания?
— Если хотите. — Но он уклонился от более подробного объяснения. — Если бы ученые серьезно изучили этот аспект проблемы, они давно нашли бы лекарство от рака.
— Или способ вызвать его?
— Что вы имеете в виду?
— Когда вы чем-то манипулируете, вы можете делать это на благо или во зло.
— Разумеется. Всякий, кто владеет силой созидания, владеет и силой разрушения. То же относится и к врачам. — Он снова уклонился от темы. — Возьмите этого хиппи из Лос-Анджелеса, который был обвинен в убийстве пяти человек. Все члены суда знали, что Мэнсона не было на месте преступления. Он не сделал ничего с точки зрения позитивистской науки. Но его нашли виновным и осудили на смерть. Общество признало наличие у него той силы, которую отрицает у нас.
Бонафу встал и рассмеялся чистым детским смехом.
— А что касается вязальной спицы и итальянского рабочего, боюсь, я не смогу вам помочь… Доброй ночи, месье.
Он еще раз поцеловал Терезу и потрепал ее по щеке.
— Прошу прощения, — добавил он, покидая комнату, — но у меня не было времени пообедать, и завтра я встаю в шесть…
Когда он ушел, я рассортировал свои записи, сунул их в карман и вышел в сад. Взошла луна. Тереза стояла, склонившись над перилами террасы…
— Выключите свет, — попросила она.
Я сделал это и подошел к ней. Я заметил, что у нее подрагивают ноздри, зрачки расширились, и подбородок поднялся. Она смотрела на цветы шалфея с мерцавшими в темноте серебристыми листьями. Ее дыхание было спокойным и глубоким. И вдруг мне стало казаться, что все растения в парке — каждая травинка на лужайке, каждый лист шалфея, и даже стены дома — дышат в том же ритме. Это продолжалось недолго, но на какой-то миг я тоже оказался вовлечен в общее колдовское биение. Мне казалось, что я никогда не был так близок к счастью. Потом Тереза пошевелилась.
— Я немного провожу вас, — сказала она и пошла впереди меня.
Мы медленно поднялись по склону и перешли ручей. Мокрая галька сияла в лунном свете. Можно было расслышать слабое гудение рельсов — в долине шел поезд. Мы молчали. Она шла рядом, прямая, как индейская женщина, иногда оказываясь на один—два шага впереди. Когда мы вошли в сквер, часы пробили десять, раскат каждого предыдущего удара сливался с последующим, образуя непрерывное гудение, разносившееся по всему городу. Перед гостиницей возле висевшей на каменных столбах массивной цепи несколько детей играли в бабки. Визгливый женский голос окликнул их, отдаваясь эхом под сводом соборной паперти. Тереза остановилась возле фонаря.
— Когда вы уезжаете? — спросила она.
— Завтра утром. Больше мне тут нечего делать.
— Конечно… Если передумаете, заходите. Я вам покажу мой дом.
Она повернулась и пошла обратно. Некоторое время раздавался легкий шорох ее шагов. Когда он затих, я открыл ярко освещенную дверь гостиницы.
Внутри оказалось довольно шумно. Несколько человек сидели вокруг стола, отделанного под мрамор. Говорили все разом, и каждый стремился перекричать остальных. Но, завидев меня, они умолкли и стали смотреть, как я подхожу к конторке и беру свой ключ. Один из них встал. Это был хозяин.
— Не выпьете с нами?..
— Нет, спасибо, — сказал я.
— Но… Эти господа хотели бы поговорить с вами.
— Ну, тогда ладно.
Я взял предложенный мне стакан на этот раз красного вина и сел за стол. За исключением темноволосого человека, который выглядел довольно молодо, им всем было около пятидесяти, и, представив меня, месье Лорагэ умчался по своим делам. Я узнал, что толстяк, носивший пастушью куртку, — местный мэр; тот, у которого были впалые щеки и густые усы, — член городской управы; так же как и мужчина рядом с ним; четвертый — владелец гаража; а молодой человек в берете оказался школьным учителем. Делегация местных сановников.
— Вы проводите расследование? — спросил мэр. — Я дам вам кое-какие сведения.
Судя по агрессивному тону, он был не вполне трезв.
— Сходите посмотрите на нашу крепость. Шедевр архитектуры одиннадцатого века. Там проповедовал и призывал к крестовым походам Пьер-отшельник. А теперь она разваливается, и мы не можем получить от правительства средств на реставрацию. Пойдите и посмотрите дома рабочих в Сарлакском районе — таких лачуг постыдились бы и негры. Неужели это все, чего добилась Франция?
В разговор вступил следующий собеседник:
— Знаете ли вы, почем будет продаваться в этом году наш виноград? А персики? Персики гниют на деревьях, потому что их цена не покрывает расходов на сбор и упаковку.
— Известно ли вам, сколько фермеров задолжало банку? — спросил учитель. — Семьдесят восемь процентов. Знаете ли вы, сколько из них сможет заплатить свои долги?
— Одну минуту, — перебил я. — Вы обращаетесь не по адресу. Все это очень интересно, но я занимаюсь другим вопросом.
— Чем же вы занимаетесь? — не унимался учитель. — Допустим, завтра мы окажемся на первой странице вашей газеты, — о чем вы будете писать?
— Я буду писать о Бонафу.
Разговор начал терять всякий смысл. Я испытывал искушение встать и уйти, послав их всех к черту.
— Я занимаюсь совами, пригвожденными к дверям, и младенцами с перерезанным горлом.
— Это Дув наговорила вам всю эту чепуху, не так ли? — раздраженно сказал член городской управы. — Мы видели, как вы сейчас шли с ней.
Я уже начал вставать, но сел снова, внезапно заинтересовавшись, и мне налили еще один стакан вина.
— Кто эта девушка? — спросил я.
Мэр пожал плечами. Владелец гаража сделал неопределенный жест рукой…
— Откуда она взялась? — настаивал я. — С кем она живет?
— Она живет одна. — ответил Лорагэ. — Родители у нее погибли три года назад в автомобильной катастрофе. Ее взял к себе дядя, целитель. В прошлом году ей исполнился двадцать один год, и она ушла жить в родительский дом. говорят, у нее осталось небольшое наследство — ферма в Лабежаке и какие-то акции.
— Да, — произнес второй член городской управы, ют, что до сих пор молчал. — У них нет недостатка в деньгах, Бонафу здорово загребает.
— Похоже, люди не очень любят его, — заметил я.
— Его боятся, — сказал мэр, делая ударение на последнем слове.
— Она мне показался приятным человеком.
— Всегда готов помочь, — насмешливо продолжил учитель, — сделать для вас все, что хотите, может
