(смешная метафора) следы истинного вдохновения, антипартийные группировки в восточных районах США, все еще плетущие сети заговоров… Сочинение навевало зевоту. Настойчивость и бдительность, подчеркивал автор. Стереть с лица земли недобитков Пентагона, подавить упрямый штат Теннеси, а особенно важно разделаться с болезнетворным очагом реакции в красных холмах Оклахомы. Чьень вздохнул.
— Наверное, мы должны дать товарищу Чьеню возможность подумать над этой сложной проблемой на досуге — заметил Цзо-Пинь. — Вам разрешается взять сочинения домой на сегодняшний вечер. Составьте собственное мнение и доложите нам завтра.
Начальник кивнул — то ли насмешливо, то ли ободряюще. По крайней мере, он выручил Чьеня из трудного положения, и уже за это тот был ему благодарен.
— Вы крайне любезны, позволив мне выполнить столь важное задание в счет моего личного свободного времени. Великий Микоян, будь он жив, одобрил бы ваше решение, — пробормотал Чьень, а про себя подумал:
«Подонки, подложили мне такую свинью, да еще за счет моего же отдыха. Да, КП США явно в трудном положении. Академии перевоспитания не справляются с обработкой упрямых и своенравных янки. И ты вешал эту пенку с одного функционера на другого, пока не добрался до меня… Спасибо вам огромное.»
Вечером, в своей небольшой, но уютно обставленной квартирке, он прочел второе сочинение, принадлежащее перу некой Марион Калпеор, и обнаружил еще одно стихотворение. Да, явно в этом классе любили поэзию. Честно говоря, Чьеню не нравилось, когда поэзию — или любой другой вид искусства, — использовали как идеологический инструмент. Но что поделаешь. Он устроился поудобнее в любимом кресле с суперполезной формой спинки, исправляющей осанку, закурил громадную сигару «Корона номер один» и углубился в чтение.
Эпиграфом мисс Калпер взяла отрывок из поэмы Джона Драйдена, английского поэта 17 века. Это были заключительные строки из «Песни на день святой Цецилии».
«Черт бы вас всех побрал, — мысленно выругался Чьень. — Драйден, надо полагать, предвосхищает здесь падение капитализма? „Жалкий хоровод“ означает капитализм? Боже!» Он потянулся к сигаре и обнаружил, что она погасла. Сунув руку в карман за любимой японской зажигалкой, он приподнялся с кресла…
— Твиии! — заверещал телевизор в противоположном конце комнаты.
Так. Сейчас мы услышим обращение нашего любимого Вождя, Абсолютного Благодетеля Народа. Он взовет к нам прямо из Пекина, где живет уже девяносто лет. Или сто? Сейчас с нами заговорит, как мы его ласково называем, Великая Задница…
— Да расцветут в вашем духовном саду десять тысяч цветов осознанной скромности и аскетизма, — сказал телеведущий. Чьень, внутренне застонав, поднялся и поклонился экрану, как и надлежало — каждый телевизор имел встроенную камеру, передававшую в Службу Безопасности информацию о реакции зрителей.
На экране проявился яркий цветущий лик стодвадцатилетнего вождя Восточной Компартии, правителя многих («слишком многих» — подумалось Чьеню.). «Хрен тебе», — мысленно сказал он, усаживаясь обратно в суперудобное кресло, но уже лицом к экрану.
— Мысли мои, — начал вечно юный Благодетель, как всегда, глубоким и проникновенным голосом, — полны заботы о вас, дети мои. И в особенности озабочен я товарищем Тунг Чьенем из Ханоя. Перед ним стоит нелегкая задача, решив которую он сможет обогатить духовную сокровищницу народов Востока, а заодно — и Западного побережья Америки. Пожелаем же удачи этому благородному и преданному человеку. Я решил выделить несколько минут, чтобы поддержать и ободрить его. Вы слушаете, товарищ Чьень?
— Да, Великий Вождь, — пробормотал Чьень. Какова вероятность того, что партийный лидер действительно выделил его из миллионов именно в этот вечер? Ответ заставил Чьеня злорадно усмехнуться про себя. Скорее всего, передача идет только на его многоквартирный дом или, по крайней мере, микрорайон. А может, текст наложен методом синхронного дубляжа на телестудии Ханоя? В любом случае, от Чьеня требовалось смотреть, слушать и внимать. Что он и делал, имея за спиной годы тренировок. Внешне он являл образец напряженного внимания. Внутренне он продолжал размышлять о тех двух сочинениях. Кто есть кто? Где кончался всепоглощающий партийный энтузиазм и начиналась злая сатира? Трудно сказать… потому они и подложили ему эту свинью.
Он опять полез в карман за зажигалкой — и наткнулся на серый конвертик, проданный ветераном — калекой. «О боже, деньги выброшены на ветер, и ради чего?» — Перевернув пакетик, он увидел на обороте текст. — Интересно. — Он начал разворачивать. Текст привлек его внимание — на что и был рассчитан: «Вы не справляетесь с задачами как член партии и просто человек? Боитесь отстать от времени и оказаться на свалке истории?..»
Чьень быстро пробежал текст, пытаясь уловить суть — что именно он купил?
Абсолютный Благодетель продолжал монотонную проповедь.
Порошок. В конвертике был нюхательный порошок. Крошечные темные крупинки, издававшие приятный дразнящий аромат, внешне напоминающие порох. В Пекине, будучи еще студентом, он нюхал табак — курить было запрещено. Самопальные смеси, их изготовляли в Чанкине Бог знает из чего. К смеси добавлялся любой ароматизатор — от апельсиновой цедры до детского кала, особенно это касалось смеси под названием «Сухой Тост». Именно после него Чьень бросил нюхать табак.
Под монотонное жужжание Абсолютного Благодетеля Чьень осторожно понюхал порошок, перечитал показания — как утверждалось, порошок вылечивал все, от привычки опаздывать на работу до любви к женщине с сомнительным политическим прошлым. Заманчиво, но уже набило оскомину…
В дверь позвонили.
Чьень подошел и распахнул дверь, заранее зная, что его ждет. На пороге, конечно, стоял управдом Ма Куй в металлической каске и с обязательной нарукавной повязкой. Вид у него был деловой и решительный.
— Товарищ Чьень, мой партийный соратник! Мне позвонили из телестудии. Вместо того, чтобы отдавать все внимание передаче, вы возитесь с пакетом сомнительного содержания.
Ма извлек блокнот и шариковую ручку.
— Две красные отметки. С сего момента вам предписывается занять удобное положение перед экраном и всецело погрузиться в речь Великого Вождя. Его слова обращены непосредственно к вам.
— Сомневаюсь, — услышал Чьень собственный голос.
Ма ошарашенно моргнул.
— Как это понимать?
— Вождь правит восемью миллиардами товарищей. Он не станет выделять именно меня. — Чьень с трудом сдерживался.
— Но я слышал собственными ушами! Он упомянул ваше имя, — с доводящим до безумия рвением настаивал управдом.
Подойдя к телевизору, Чьень прибавил звук.
— Слышите, он говорит о трудностях товарищей в Народной Индии. Меня это не касается.
— Все, что сообщает Вождь, касается каждого. — Ма поставил закорючку в блокноте, сдержанно поклонился и собрался уходить. — Мне звонили из Центральной студии. Ваше внимание к передаче — важный фактор. Обязываю включить автоматический записывающий контур телевизора и заново просмотреть предыдущий фрагмент выступления Вождя.
Чьень громко пукнул. И захлопнул дверь.
