— Никак. Неважно… — Он махнул лапой и обнял коленки.
Тим перестал есть и посмотрел на собеседника. Синие, умные, очень умные глаза… Павиан был такой вещью. Ребята называли их мурзилками. Они были в больших универмагах и в парках во время праздников, на елках, на фестивалях. Их делали в виде зверей или мультяшек. Они были снабжены сложными программами, стоили дорого. Мурзилки были смышлеными — знали, кто они и для чего. Не знали только одного, сколько времени отвели им люди на функционирование, на жизнь то есть…
— Ну что, поговорим? — спросил павиан и посмотрел на Тима как-то не так, как раньше.
— Я привык.
Кругом было тихо. А этот павиан не был ни детским психологом, ни компьютерной игрой, ни человеком, ни роботом. Даже камера спрятались где-то за пальмой, и Тиму было всё равно, есть она или нет.
— А можно? Сначала я — вопрос? — Тим склонил голову на бок и аккуратно положил шкурку от банана на траву.
— Хочешь еще?
Тим мотнул головой:
— Нет…
Павиан встал на все четыре лапы, прошелся вокруг Тима и уселся совсем рядом.
— Давай.
— Почему ты — павиан?
Павиан захрюкал.
— А почему ты — Тим?
— Мама так назвала…
— Ну а меня мои мамы таким сделали.
Тим завозился на траве. Он еще не умел отлавливать уходящих от ответа, только чувствовал, что его провели.
— Не-ет. Имя — одно, вид — другое. Почему ты — не жираф? Ты знаешь?
Павиан пожал серыми плечами.
— Ты больше любишь жирафов?
Тим не знал и не узнает, что до него с павианом никто не говорил.
— Как сказать, — павиан глянул на свою ладонь, — так, видно, им захотелось.
Тим заметил, что павиан назвал своих создателей «ими», а не людьми, и решил больше не настаивать. Они помолчали.
— Как тебе конкурс? — начал павиан.
Тим не решался. Его тянуло сказать правду, но перед ним был всё-таки мурзилка.
— Ну-ну!..
— Ничего…
— Ничего — пустое место. — Павиан был назойлив, совсем как настоящий.
Тим посмотрел на павиана в упор — тоже примат всё-таки.
— Это не у нас, а у родителей надо спрашивать.
— Понятно. — Павиан вздохнул. По вздоху было ясно, что ему действительно все понятно.
— Расскажи мне о маме.
— Зачем? — У Тима заныла душа.
Павиан молчал. Мальчик понял, что отвечать придется.
— Мама как мама…
— Но ведь она же — твоя.
Тим нахмурился.
— Она меня любит… Хочет, чтобы я выиграл. Если выиграю — буду учиться где-то в интернате.
— А ты не хочешь? — Нахальная обезьяна как будто гонялась за ним с сачком.
До этого вопроса Тим действительно не хотел. Но тут произошло что-то странное. Он вдруг понял, что если он ответит «не хочу», то никуда и не поедет, несмотря ни на какие бумажки. А если не поедет, то останется жить с папой и мамой, которые невесть почему этого не хотели. И он совершил первое зло в своей жизни, он сказал, тупо глядя в траву:
— Не знаю, там учат по-другому…
Он сказал это из мести и еще из-за чего-то. И что-то уставилось на него изнутри его самого.
Павиан пригнулся на передних лапах и снизу заглянул Тиму в глаза. Смотрел долго, ничего не говорил. Наконец, не меняя позы, он спросил.
— Ну и как ты думаешь: выиграешь?
Тим пожал плечами.
— Кто их знает… А чем я умнее тех, у кого я уже выиграл?
Павиан почесался и протянул лапу за новым бананом.
— Мне день от роду, — сказал он и стал чистить банан, вертя его в лапах.
— А я еще ни разу не разговаривал с мурзилками…
Павиан вдруг положил наполовину раскуроченный плод в траву и вырвал несколько травинок.
— Вот, смотри. — Он показал травинки Тиму.
Тим нагнулся, чтобы посмотреть, и тут павиан — хвать! — поймал Тима за нос.
— Би-ип! — заверещал павиан, и они покатились по траве. Тим отвоевал свой нос, и они вертелись, возились, улюлюкая и страшно рыча, кидались корками и песком, носились друг за другом по всей комнатке. Потом Тим, пыхтя, оседлал обезьяну, и та, хихикая от щекотки, объявила, что сдается.
— А нам не влетит за тарарам? — спросил Тим немножко погодя, когда отдышался.
Павиан в ответ только махнул передней лапой и почесал за ухом задней.
Обезьяна смеется, машет лапами, чистит ему бананы, умничает. Такое видишь не каждый день. И Тим смотрел во все глаза. Он хотел было спросить, какие звери у других детей, но вовремя вспомнил, что для этого мурзилки весь мир состоит из пальмы, песка, травки и мальчика, то есть его.
От серой обезьяны тянуло теплом. Это было тепло мягкой шерсти и еще чего-то, что иногда называют пониманием. Но такое название слишком от ума, чтобы объяснить все. А Тиму было просто хорошо и спокойно. Когда в жизни у человека появляется кто-то, кто его понимает, ему хочется рассказать сразу обо всей жизни. Даже, если человеку всего семь лет от роду, а тот с кем он говорит, — всего лишь искусственная обезьяна.
Тим забыл о том, что где-то спряталась камера, что за ним наблюдают сразу миллионы зрителей, а не один этот предательский павиан, специально настроенный на понимание. Он рассказывал о том, что увидел в первый раз, о том, что потом понял, о сиреневом небе, о сером горизонте, о марках, абрикосовом варенье, о книжках и море. Он расстегивал на своей душе все еще по-детски маленькие пуговки, пока это было еще легко, гораздо легче, чем потом снять тяжелый панцирь, которым мы рано или поздно обзаводимся…
А павиан все кивал и кивал, и смотрел на него мягкими синими глазами. А в этих глазах было что-то еще, кроме программы понимания, а может быть, и только она, но сделанная на славу. Обезьяна сыпала самыми разными вопросами, она бросалась от одного к другому, будто пытаясь за отведенное для беседы время через этого мальчика разобраться в том, куда же он все-таки попал. Иногда он смолкал, и на павианьем лице появлялось подобие улыбки. Он как бы соображал, зачем ему все это надо, но потом снова кидался в такие дебри, что у бедного Тима закипали мозги.
Для мурзилки Тим не был просто малышом, он был представителем чего-то странного и пестрого, что, наверное, было больше коробки с пальмой, в которой как бенгальский огонь вспыхнула его павианья жизнь. И пока искры разлетались вокруг, можно было осмотреться и кое-что разглядеть, и кое-что еще узнать (хотя мурзилкам и невдомек, откуда берутся их знания и для чего они нужны).
Самое интересное, что Тим и в самом деле ощутил себя кусочком мира, который может быть для кого-то чужим, непонятным и странным.
И тут грянула музыка, и все кончилось. Тим даже не заметил, а почувствовал, как павиан вздрогнул. Он не дослушал Тима, прервал его на половине фразы.
— Ну, пока, — сказал павиан и махнул лапой.
