теперь та женщина, которая давала мне грудь?»
С началом жизни в Калифорнии воспоминания о доме на холме в Нагасаки исчезли в далекой дымке. Океана не было видно, вокруг простирались виноградники, похожие на зеленое море. Джей Би совсем перестал понимать язык, на котором говорили в доме по другую сторону океана. Здесь не было ни любимой груди, по которой он скучал, ни белого риса. Не было тети, которая пела ему странные песни, не было прохладных татами, пахнущих травой, не было сёдзи,[36] с которыми он играл, проделав языком отверстие в рисовой бумаге, не было темного туалета. Не было здесь и младенца по имени Торабуру – Чайные Глаза.
Длившееся двадцать девять дней морское путешествие превратило берег океана в мираж, а родную мать Джей Би – в женщину из сна Торабуру.
Но даже если Чио-Чио-сан исчезла во сне вместе с Торабуру, ее образ должен был оставаться в чертах лица растущего Джей Би.
Америка – место, где события прошлого переплетаются самым причудливым образом. Джей Би понял это, когда ему исполнилось четырнадцать лет.
У каждого из одноклассников в школе были свои предки, свои разные имена. Были потомки пуритан, которые приплыли на «Мейфлауэре».[37] Встречались труднопроизносимые фамилии. Костюшко, Неизвестный, Краузевицер. Макхенесси и О'Брайен говорили ему:
– У тебя, Джей Би, лицо не подходит к твоей фамилии.
– Откуда ты приехал?
Когда Монгомери, потомок приплывших на «Мейфлауэре», посмотрел на него свысока своими сонными глазами, Джей Би впервые остро ощутил связь между собой, до приезда в Калифорнию, и своей родной матерью. И при этом подумал: если не вглядишься в свое прошлое, запечатанное в младенческих снах, то превратишься в безвестного изгоя.
Впрочем, он и до этого всякий раз, когда смотрелся в зеркало, не мог понять, почему у него лицо чужака.
Макхенесси издевался и колотил его, приговаривая:
– Ты, наверное, не Пинкертон, а китаец Пин Хер Тон.
– Я приехал сюда, перебравшись через Тихий океан. – Джей Би всегда отвечал только так, не добавляя больше ни слова. Он даже не знал имени, которое подходило бы к его лицу.
Монгомери сказал:
– Племена навахо и апачей тоже, наверное, перебрались через Тихий океан, – и стукнул его.
Джей Би без всяких на то оснований стали считать полукровкой, в котором якобы смешалась кровь коренных жителей Америки и белых людей.
Действительно, когда они путешествовали всей семьей по пустыне, он видел мальчишку, который был очень похож на него. И на самом деле почувствовал удивительную родственную близость с ним. Джей Би помнил лишь обрывки слов языка, на котором говорили по ту сторону Тихого океана. Помнил, что его звали Торабуру – Чайные Глаза. Что тетю, которая пела ему странные песни, звали Судзуки. Он знал, что «уми» значило океан, «оокий» – большой. Помнил, что Баттерфляй – это «Чио-Чио», а «как вы считаете?» – «икага дэска».
Японские слова, черты лица, явно отличающегося от лиц одноклассников, в конце концов привели Джей Би к мысли, что в нем течет кровь людей с другого берега Тихого океана.
Джей Би хотелось узнать, с каким прошлым он приехал в Америку. Образ матери, которую он видел в младенческих снах, мелькал в его сознании, превращаясь в ветер, дождь, цветы. Джей Би не терпелось понять подлинный смысл того смутного воспоминания, которое бередило его сознание.
7.7
Учась в старшей школе в Сан-Франциско, Джей Би стал время от времени наведываться в Чайна-таун, впитывать в себя запахи и звуки Азии, искать то, что вызовет отклик в его сердце. Но от запахов кунжутного масла и сушеной рыбы у него, привыкшего к тостам и маслу, чесалось в носу, а звучание кантонского диалекта он пропускал мимо ушей, так же как музыку, исполняемую на инструментах из бамбука.
Однажды, когда он, как обычно, спускался по дороге, ведущей от Чайна-тауна к Юнион-сквер, он услышал до боли знакомое: «Икага дэска». Он побежал на эти слова, как ловец бабочек. И увидел невысокую полную женщину, по ее виду и движениям ему с первого взгляда стало понятно, что она не китаянка. На ней было кимоно с рисунком из цветов ириса. Джей Би смотрел ей в спину и, понемногу сокращая расстояние, шел за ней до самой Юнион-сквер. Она обернулась, почувствовав, что кто-то ее преследует, и Джей Би стал забрасывать ее японскими словами, которые помнил^
– Оисий, оокий, тёотё, икага дэска.[38]
Женщина с удивлением посмотрела на него снизу вверх, а он, тыча себя пальцем в грудь, говорил:
– Тямэ, тямэ,[39] – а потом, указав на ее грудь, воскликнул: – Оппай! Оппай![40]
Женщина снова повернулась к нему спиной, будто хотела поскорее отвести взгляд от чего-то неприятного, и уже собиралась уйти, когда Джей Би крикнул:
– Судзуки!
Она остановилась, оглянулась и спросила:
– Откуда вы знаете мое имя?
Может быть, в этом была какая-то мистика, но женщину на самом деле звали Судзуки, она приехала сюда из Японии учиться в университете.
Джей Би попросил, перейдя на английский:
– Научите меня японскому, пожалуйста.
Занятия японским с мисс Судзуки начались через две недели после этой встречи в Чайна- тауне. Джей Би приходил к ней – она снимала комнату в доме у священника.
Неужели его мама в Японии разговаривала на таком сложном языке?
Джей Би не умел выражать свои мысли и желания на каком-нибудь другом языке, кроме английского; он потерянно смотрел на иероглифы, которые казались ему бороздами, вырезанными на камне, или спутанными нитками. Чтобы вернуть утраченный японский, нужно было опять превратиться в ребенка и слушаться мисс Судзуки. Джей Би, тоскующему по своей матери из снов, втайне даже хотелось этого.
Он никому не говорил о том, что учит японский: ни одноклассникам, ни родителям. Наверное, если бы и рассказал, они не были бы против и не стали бы ему препятствовать. Аделаида даже сказала бы: «Это язык страны, в которой ты родился, и учить его – совершенно естественно». Но Джей Би намеренно хранил свои занятия в тайне, он мечтал, как в один прекрасный день заговорит на языке, который не знают ни его одноклассники, ни учителя, ни родители, как он расскажет о лживой свободе и лживом равенстве. Он надеялся, что выучив японский, сумеет перебороть покорность, с какой он принимает идеалы Аделаиды, найдет в себе силы противостоять насмешкам одноклассников и дискриминации со стороны преподавателей.
Джей Би выкраивал оплату за уроки мисс Судзуки из карманных денег, которые ему давали каждый месяц. Два раза в неделю он приходил в комнату, которую она снимала в доме священника, учил японскую грамматику и переводил английские тексты. И уроки, и беседы на отвлеченные темы проходили на японском, это помогало совершенствоваться в разговорной речи. Всего за три месяца Джей Би достиг таких успехов, что мог объясняться по-японски на бытовом уровне. Когда-то падре, приехавший из страны Южных варваров,[41] был настолько обескуражен сложностью японского языка, что даже высказал предположение: «Японский язык придумал дьявол, чтобы помешать распространению Евангелия». Упомянув об этом, мисс Судзуки сказала, что в Джей Би наверняка течет японская кровь.
Как мать малому ребенку, мисс Судзуки тихо, спокойно, чуть гнусавя, рассказывала Джей Би легенды и детские сказки. Голос ее, словно шум прилива, завораживал Джей Би, и он не отводил взгляда от ее пухлых губ, пытаясь впитать в себя японское произношение и специфические интонации.
Особенно много услышал он историй о привидениях и о любви. Мисс Судзуки знала все их наизусть, она свободно меняла речевые обороты и линию повествования, рассказывала гладко, без запинки.
Мисс Судзуки посоветовала Джей Би вести дневник по-японски. Каждое занятие она проверяла его,
