может случиться. Вы же в цветении молодости и одарены всеми достоинствами, необходимыми к счастью. Надобно уже подумать об устройстве вашей судьбы. Размышляя про это, я отыскала достойную вас девицу, каковая отвечает всем требованиям положения вашего и воспитания…
Он смотрел на нее с испугом, и тогда, неправильно истолковав такое выражение, она назвала ему юную графиню Брюс. Ожидала, что упадет на колени, станет отказываться и говорить о счастье быть только с нею одной.
Мамонов вправду упал на колени и прошептал:
— Так я уже помолвлен, матушка!
— Как… помолвлен?
Она говорила совершенно спокойно, хотя все уже поняла.
— С княжной Щербатовой, матушка. Мы год уже, как любим друг друга!
Она отправила его и все стояла на одном месте час или два. Когда пришел секретарь ее Храповицкий, то даже отшатнулся, такое у ней было лицо. Потом тихо спросила:
— Зачем же он не сказал откровенно? Год ведь, как влюблен… — И твердо заключила: — Пусть будут счастливы!
Перед вечерним выходом она сама обвенчала их. Стоя на коленях, они просили у ней прощения. Она же смотрела далеко через их головы, видела некий лес и снегу…
С удивлением говорила секретарю:
— Я простила их и дозволила жениться. Они должны бы быть в восхищении, но, напротив, они плачут. Тут еще замешивается и ревность. Он больше недели непрестанно за мной примечает, на кого гляжу, с кем говорю. Это странно…
В приданое к нему дала деревни в 2250 душ, купленные у князя Репнина и Челышева. Потом не думала ни о чем и не смотрела в мужскую сторону. Являлись по вызову на ночь и исполняли свое дело некоторые пареньки. Так, услышала она, звали их между собой секретари. А где-то посередине груди стала казаться дыра, такая же, как в детские годы была в боку…
— Графиня Рейнбек!
Так объявили ее на почтовой станции, но лошади были уже готовы, впряжены в две минуты, и карета полетела дальше в поля и леса…
Почти вместе оно и произошло. Четыре года того несообразного с планетным ходом, что происходило во Франции, соединились в один дымный, с кровавыми потеками, европейский день. Умершие философы свободно разбрасывали угли, и теперь вспыхнули все сразу, раздуваемые слепым вихрем человеческих порочностей и страстей. Галльский Пугачев перешел в Вандее на сторону короля, но того это не спасло.
Она ходила потяжелевшим, но твердым шагом. Залетевшие сюда из Европы угли прожгли бы только дыры и наружном платье. Этого она не страшилась. Когда вдруг увидела удвоенную возле себя охрану, и сказали, что из Парижа могут прислать убийцу с кинжалом, то страшно рассердилась и велела ту охрану от себя прогнать.
Но воду надо было лить заранее, чтобы до тела не дошло. Адвокатов и прокуроров тут немного найдется, чтобы якобинство сделать правилом, но вот перевернутое наизнанку, да с русской идеальностью, можно все от Петра Великого и ею сделанное в одночасье погубить.
В тот уже день, когда поступило из Франции страшное известие, увидела она, как чудовищный ее сын пнул ногою подставу с Вольтеровым бюстом. В другой раз, читая газету об якобинских ужасах, он прямо резонерствовал к сыновьям:
— Вы видите, мои дети, что с людьми следует обращаться, как с собаками!
Кажется, и под кроватью у себя он искал якобинцев и всякий раз утверждал, что только королевская слабость духа и отсутствие железной палки привели Францию к таковому положению. Услышав, что собирается конгресс европейских государей говорить о том, каково дальше действовать, великий князь вскипел:
— Что они все там толкуют? Я тотчас все бы прекратил пушками!
Голос его вдруг сделался на два тона выше, и на нее при этом смотрел со значением. Тут же находились внуки, и она с серьезностью ответила:
— Разве ты не понимаешь, мой друг, что пушки не годны воевать с идеями!
Не посмев ей возразить, он убежал во двор, и послышалась яростная его команда над солдатами, что несли при нем постоянный караул. Так он всегда успокаивался. Но когда с пеной возле рта кричал о пушках, то как раз ясно увидела в нем кристального российского якобинца. То ведь не в идее коренится смысл, а в способе действий. Постулат великого немца пришел на ум:
Покажи ему на другую сторону, так и туда замарширует с палками и пушками.
Над теми качествами ее сына иронизирует орлеанская девица, и первые они с великим князем враги. Но та же прямолинейная идеальность у наставницы российских академий. Когда безвестный директор таможни написал и распечатал у себя дома ниспровергательную на общество и государственный порядок книгу, то граф Воронцов выразил сомнение: «Если таковая etourderie[18] оказывается достойной смертной казни, то каким образом должно наказывать настоящих преступников?» А княгиня Дашкова, ни минуты не колеблясь, заклеймила радищевскую листовку набатом революции и требовала крайних мер. Любопытно, каково вела бы себя, окажись волею судьбы в одном стане с будущим российским Робеспьером? Там тоже безо всяких колебаний и нашла бы себе место. «Коль любить, так не на шутку!»
Нет, она и без них знала, каково ей действовать. Вольтера приказала унести в запасник, сама обратилась к европейским государям с призывом на якобинцев, дала широкий приют французским беглецам. Но когда те взъярились на учителя ее внуков Лагарпа, продолжающего прямую дружбу с разрушившим Бастилию Лафайетом, даже готовились его убить, она пресекла их слепую мстительность. Лагарп продолжал свои занятия с внуками. В будущей великой задаче их нельзя было оставлять в однозначном понимании мира…
Одновременно поступала внутри со всей решительностью, выметая даже соломинки залетевшего сюда но с месту и времени робеспьерства. Сама объявила о Радищеве, что хуже Пугачева, о чем лично писала на книжке: «Сочинитель оной наполнен и заражен французским заблуждением, ищет всячески и выискивает все возможное к умалению почтения к власти и властям, к приведению народа в негодование противу начальника и начальства». Автора велела приговорить к смертной казни, после чего услала в Сибирь. Степану Ивановичу Шешковскому, что по тайным делам находился при ней. приказала усилить наблюдательность, и тот вместе с московским генерал-губернатором князем Прозоровским такую идеальную сеть раскинул, что даже фран-масоны в нее попались. Одного из них, ее старого приветствователя Новикова, она особым указом повелела взять в крепость. И не мартинистов испугалась, а твердо дала понять некой партии при собственном дворе, что все ей известно и не позволит поступить вопреки своей воле. Те масонствующие заговорщики из московских стародумов обратились к ее сыну, великому князю Павлу Петровичу, чтобы сделался у них магистром. На том и замкнулось их революционерство. Только не сыну, а воспитанному ею внуку наследовать назначенную этой державе задачу…
Пока же продолжала громко провозглашать в Европе союзы против якобинской республики. Поскольку Австрия с Пруссией невольно повернулись в ту сторону, обвинила поляков в якобинстве и окончательно поделила их в свою пользу. Также справилась с шведами и сильнее поприжала турок, развязав себе руки в Тамерланову сторону, для защиты единоверных христиан Кавказа от персов. Но ни один русский солдат не появился в Европе воевать с якобинской Францией…
— Графиня Рейнбек!
Опять в две минуты, ничего не спрашивая, перепрягли лошадей, но от тракта теперь поехали по меньшей дороге, к видневшейся за лесами колокольне…
