никогда не бросать католическую церковь, даже если она сама оставит его, а годы спустя в национал- социализме Гиммлер нашел свою новую религию и о той юношеской клятве особо не вспоминал.
Дзержинский же не был ни католиком, ни православным, не был вообще верующим, как не ощущал в полной мере своей принадлежности к польской нации, он был коммунист и убежденный атеист, да и человек без особых национальных корней – в нем и польского очень мало в смысле менталитета. Приводят в доказательство его глубоко запрятанной религиозности лишь недавно опубликованные полностью его личные письма к сестре Альдоне Дзержинской, но там впрямую о Боге или церкви Дзержинский не пишет, а пространные рассуждения о добре и зле и в русло коммунистических воззрений автора писем вполне укладываются. Да и случай с патриархом Тихоном, на освобождении которого Дзержинский действительно настаивал и спорил на эту тему с товарищами по партии, свидетельствует больше о политическом расчете: Дзержинский и не скрывал, что расстрел в ЧК сделает Тихона мучеником веры и вызовет всплеск сочувствия к порушенной церкви, да и в 1923 году пора было притормозить с расстрелами, Кремль искал на Западе понимания и признания своей власти мировым сообществом. Похоже, что и здесь Феликс Эдмундович больше всего думал о своей религии: марксистской революции в России и во всем остальном мире в ближайшем будущем.
Советская история совершенно серьезно считала доказательством преданности Дзержинского революции вырвавшуюся у того в кабинете Свердлова фразу после освобождения 7 июля 1918 года из заложников у эсеров: «Почему они меня не расстреляли? Жаль, что не расстреляли! Это было бы для хода революции даже полезно!» Естественно, что, когда коммунистические цензорские оковы с нашей истории упали, эта фраза стала подаваться как доказательство фанатичного безумия Дзержинского – человек сам себя жаждет использовать поленом в топке мировой революции. То, что у советских историков красило Дзержинского как святого революционера-бессребреника (его аскетизм, презрение к роскоши, старая шинель, обеды в общей столовой, пресловутый морковный чай в кабинете и так далее) со временем стало для противоположной школы истории доказательствами его почти маньяческого безумия, выводившими его за грань нормальных людей. А он просто менялся за эти годы, пересматривая собственные взгляды на место и задачи спецслужбы при советской власти. И в конце жизни Дзержинского мы видим еще один довольно необычный для его биографии образ – образ смертельно уставшего человека в депрессии.
«Усталый Феликс»
Именно таким Дзержинский был в последние годы своей жизни, в 1924–1926 годах. Словно из этого несгибаемого борца за революцию и бесстрашного чекиста вышли силы, ушла и ярость дореволюционного противостояния царскому режиму, и очарование зарей революции в маленьком кабинете первого штаба ЧК на питерской Гороховой, и жестокость Гражданской войны. Причин здесь видится несколько: физическая болезнь, измотавшая тело Дзержинского, потеря ориентиров в новых условиях НЭПа, отчуждение в советской верхушке, где Железный Феликс все больше становится белой вороной.
Еще с 1923 года между Дзержинским и Лениным пролегла трещина в личных отношениях, вождь революции к бывшему своему любимцу заметно охладел. Полагают, что, если бы не быстрая утрата Лениным из-за болезни всех рычагов власти и не последующая смерть, Дзержинского он бы скоро лишил и главного поста его жизни во главе ГПУ. Во всяком случае, еще в 1922 году Дзержинский пожаловался Троцкому, с которым еще поддерживал тогда относительно товарищеские партийные отношения, что почувствовал, как выходит из доверия у Владимира Ильича, особенно в свете своих неудач на посту наркома транспорта.
Трещина, начавшаяся у бывших друзей-соратников еще с 1918 года, с резкого ленинского выговора за налет на его автомобиль бандита Кошелькова в ночной Москве, с раздора в партии вокруг Брестского мира с немцами, с событий эсеровского мятежа в июле этого года, понемногу расширялась. Налет Кошелькова на Сокольническом шоссе с ограблением Ленина Дзержинский в 1918 году и сам переживал очень болезненно, требовал от подчиненных в кратчайший срок найти и ликвидировать этого так подставившего его бандита. Ведь в инциденте с налетом Кошелькова действительно заметны прорехи в деле охраны вождя революции, которым занимались чекисты. В остановленном бандой Кошелька автомобиле, кроме Ленина, его супруги Крупской, водителя Гиля, находился только один вооруженный чекист-охранник Чебанов. К тому же не оказавший сопротивления и позволивший Кошелькову отобрать автомобиль, оружие, документы главы государства и тот самый знаменитый и известный всем советским людям бидон с молоком, который был в руках у Надежды Константиновны и который тоже стал трофеем грабителей. Только уже далеко отъехавший на ленинском «роллс-ройсе» с сообщниками Кошельков у Ярославского вокзала посмотрел отобранные документы и понял, кого грабил, он якобы даже собирался вернуться назад и то ли убить вождя революции, то ли забрать его с собой в заложники и позднее обменять на арестованных властью своих друзей-жиганов и любовницу. И не было там даже машины сопровождения первого лица Советской России с вооруженной охраной. Дзержинскому было отчего переживать после этой истории.
Особенно в свете того, что Яшка Кошельков продолжал цинично издеваться над ЧК, представляясь заместителем Дзержинского Петерсом, он нагло разоружил и расстрелял в Москве патруль молодых чекистов, убив двоих из них и забрав их чекистские мандаты. Через несколько дней после скандального ограбления главы партии и Совнаркома в Сокольниках Ленин подчеркнуто вызвал к себе даже не Дзержинского, а его заместителя в ВЧК Петерса, лично приказав ему ликвидировать банду Кошелькова и другие терроризирующие столицу уголовные группировки.
Получившая такой приказ от вождя, весь 1918–1919 год особая группа в Московской ЧК под началом Федора Мартынова занималась искоренением и отстрелом организованной уголовщины вместе с Московским угрозыском под началом бывшего революционного матроса Трепалова, также поставленного руководить МУРом из рядов ЧК. Это был специальный «Летучий отряд» ЧК Мартынова, официально именуемый «Уголовной секцией» при Московской ЧК. Из его рядов вышел легендарный советский сыщик и гроза бандитов Леонид Вуль, перешедший в уголовную милицию и в 30-х годах возглавлявший МУР, его в 1937 году расстреляли в большие репрессии, как и первого начальника советского МУРа Трепалова, тоже экс- чекиста. Писавший об этих массовых облавах по Москве чекистов в связи с делом Кошелькова известный специалист по московскому уголовному миру Эдуард Хруцкий остроумно подметил в одной из своих книг: «Если бы в разгар наших бандитских 90-х долгоруковские или солнцевские братки вот так выбросили из своего президентского автомобиля Ельцина, то и он, быть может, дал бы своим спецслужбам команду на искоренение разгулявшихся банд», но принципиально новый уровень охраны главы государства такой эксперимент уже просто исключал.
Тогда же оперативники Мартынова и Трепалова действительно потрепали криминальный мир столицы, ликвидировав много известных в Москве банд, по большей части возглавляемых авторитетными паханами еще дореволюционной формации. Так была разгромлена банда знаменитого бандита Сафонова по кличке Сабан, за которым долго гонялись еще сыщики царской сыскной полиции. Эта история легла в основу известного советского фильма «Трактир на Пятницкой». ЧК внедрила в банду Сабана под видом прибившегося к ней иногороднего налетчика молодого чекиста Гусева, в итоге вся банда заведена им в засаду и перебита. Сам тайный агент в банде Гусев тоже погиб в этой перестрелке, раненый Сабан вырвался из кольца облавы и ушел, позднее его найдут чекисты в родном Липецке и тоже убьют.
Самого же дерзкого грабителя и убийцу Кошелькова в итоге выследила все та же специально созданная для этого в московской ЧК группа во главе с Мартыновым. В перестрелке легендарный среди тогдашних налетчиков Кошелек был убит чекистской пулей, но осадок у Ленина от его беззащитного стояния перед ночными бандитами остался надолго, отражаясь на его отношении к Дзержинскому. Характерная деталь: изъятый у убитого Кошелькова личный браунинг Ленина Феликс Эдмундович не пошел сам лично возвращать вождю, а отправил отдать Ленину его оружие сотрудника ВЧК Якова Березина – это тоже наводит на определенные мысли. У этого эпизода было потом странное продолжение в истории советских спецслужб. Арестованному в 1938 году чекисту Березину в НКВД предъявят совсем уж дикое обвинение в том, что он двадцать лет назад пришел к Ленину с заряженным пистолетом, а значит, планировал его убийство, и никакие ссылки на приказ Дзержинского обвиняемому не помогут.
Благостные картинки советской истории типа «Дзержинский беспокоится, что Ленин выходит без охраны» или «Ленин уговаривает Дзержинского поехать подлечиться в санаторий в Наро-Фоминске» никак не отражают сложной истории отношений этих двоих людей между собой. Даже постоянные аттестации Лениным Дзержинского как «нашего Робеспьера» или «нашего Дантона» не убеждают в их вечном союзе, особенно если вспомнить судьбу обоих этих деятелей Французской революции, которых сама же революция
