идейным соображениям только с НКВД. В итоге бежавший в США и от советских, и от немецких своих хозяев, Валтин избежал репрессий в НКВД.
Кто-то из связанных со спецслужбами коминтерновцев избежал расстрела, но на долгие годы отправился в бараки сталинских лагерей, как арестованный в гостинице «Люкс» после возвращения из Испании знаменитый командир интербригады Манфред Штерн (Клебер) или польская коммунистка Стефания Брюн (сестра заместителя Дзержинского в ВЧК Иосифа Уншлихта, также расстрелянного к тому времени).
В НКВД надзором за кадрами Коминтерна (а с 1937 года и репрессиями и организацией дел по их обвинению) занималось специально созданное подразделение в 3-м отделе ГУГБ НКВД. Его возглавлял чекист Лев Полячек (сам репрессирован и расстрелян своими в 1939 году в год зачистки ежовцев в органах госбезопасности), и здесь работали специализировавшиеся на коминтерновцах – «врагах народа» и страшные для них своими садистскими методами допросов следователи НКВД Лангфанг и Шварцман – этих «специалистов» осудят только после 1953 года, уже как бериевцев.
1937 год стал только самым «урожайным» для НКВД на репрессии в Коминтерне. Первые же репрессии с арестами и расстрелами коминтерновских кадров начались еще в 1935–1936 годах, как и первые «пробные процессы» в СССР над троцкистами или зиновьевцами. И в Коминтерне первыми тогда ликвидировали тех, кто действительно в середине 20-х годов стоял за Троцкого или Зиновьева, то есть относительно настоящих оппозиционеров: Сафарова, Вуйовича, Домбаля, Сичильяно, Мадьяра. Известный лидер компартии Венгрии Мадьяр вдобавок еще при стукаче заявил в 1935 году, что «НКВД сначала берет всех подряд, а уж потом разбирается». С этого вообще-то и началось «Дело Коминтерна» в разработке НКВД, со сводки заместителя начальника ИНО НКВД Горба «О сомнительных лицах» от 1936 года. И как это было и в самой большевистской партии, и в самом НКВД, сначала забрали и репрессировали поддерживавших оппозицию за десять лет до того под аплодисменты других, а уж затем и за этими другими пришли с совсем высосанными из пальца обвинениями.
То же и с интернационалистами, уже отправленными Коминтерном в ряды кадровых сотрудников спецслужб СССР. Первым репрессированным из них еще в 1931 году можно считать чеха Ярослава Штромбаха. Молодой лейтенант австро-венгерской армии в русском плену пошел в Чехословацкий корпус, сразу после октября 1917 года из его рядов дезертировал к красным, командовал в РККА интернациональным полком, а с 1923 года перешел в Разведупр. Позднее Штромбаха перевели в строевые части командиром 44-й дивизии под Киевом, а в 1930 году арестовали по делу «Весна», вскоре расстреляв. Среди приговоренных к смерти фигурантов дела «Весна» из царских и белых офицеров в РККА чешский интернационалист Штромбах смотрится странно, хотя он тоже из кадровых офицеров, пусть и австрийских.
Начать с репрессий тех коминтерновцев, кто в 20-х годах был активным участником фракционной борьбы внутри Коминтерна или своих компартий, было достаточно легко. Как и среди сотрудников ГПУ в 20-х годах, среди коминтерновцев участников таких фракций «троцкистов», «зиновьевцев», «истинных ленинцев», «примиренцев», «новых большевиков», «членов большевистской платформы Неймана-Реммеле в КПГ», «членов Ленинбунда» и иных фракционных ответвлений было множество. И любого можно было потянуть за нитку тех старых историй, затем уже нагромоздив и несуществующие к концу 30-х годов тайные фракционные группы, работу провокатором иностранных спецслужб и прямой шпионаж для них в СССР. Этим и воспользовались в разжигании дела об антисоветском заговоре в Коминтерне, как пользовались старым компроматом о колебаниях в партии против самих сотрудников НКВД.
Один из лидеров германской компартии Гуго Эберлейн, бывший для ОМС Коминтерна и для НКВД много лет главным эмиссаром по развозу компартиям Европы выделенных им денежных средств из Москвы на нелегальную деятельность, на долгих допросах на Лубянке после ареста недоумевал, что осталось в протоколах его дела: «Мы все в 20-х годах участвовали в спорах и фракционной борьбе в КПГ, но при чем здесь шпионаж против СССР и работа на гестапо?» Несчастный коминтерновец Эберлейн, арестованный после одного из тайных вояжей по линии Коминтерна и внешней разведки при возвращении в Москву прямо на вокзале, так и не понял эту изощренную логику Лубянки: кто колебался и участвовал во фракциях в 20-х годах, в 1937 году уже бесспорный враг социализма и шпион. После долгих странствий по этапам и лагерям Эберлейна после очередного пересуда его дела в Москве все же расстреляли в 1942 году (по другим сведениям – его убил конвой на пересыльном этапе безо всякого судебного приговора). Так пал под ударами НКВД еще один ветеран Коминтерна и компартии Германии с первых дней их существования. На знаменитой фотографии с первого учредительного конгресса Коминтерна в 1919 году молодой немец Гуго Эберлейн улыбается за столом президиума по правую руку от самого Ленина.
В книге «Осип Пятницкий и Коминтерн на весах истории» ее автор, сын Осипа (Иосифа) Пятницкого Владимир, высказывает в этой связи предположение, что Сталин готовил еще более гигантский процесс против Коминтерна целиком с последующим его закрытием уже в конце 30-х годов. Но помешали обстоятельства и стойкость «старых большевиков», к которым В.И. Пятницкий, не скрывающий своих коммунистических взглядов, относит и своего отца, яростно защищаемого им в книге. Потому якобы компромат на Димитрова, Тольятти, Куусинена, Шмераля, Марти и других избежавших репрессий главных руководителей Коминтерна не пошел в дело, и гигантская задумка судить весь Коминтерн у Сталина провалилась. Здесь же В.И. Пятницкий пишет, что генеральный секретарь Исполкома Коминтерна Димитров это понимал и даже вынашивал план перевести руководство Коминтерна за пределы СССР и тем сохранить организацию от уничтожения ее злодейским планом Сталина. Хотя представляется, что, как и в массе других больших дел в годы репрессий, следователи НКВД просто вышибали для профилактики из уже обреченных показания на как можно более широкий круг лиц, а уж кого из них репрессировать, а кого не трогать – решали на другом уровне, в самом Кремле и в руководстве НКВД.
Думается, будь у Сталина такой план ликвидации Коминтерна уже году к 1938-му, через большой процесс о заговоре в нем, Сталин и НКВД его без особых проблем бы осуществили. Деятели Коминтерна по привычке сдали бы друг друга, а все «старые большевики» под пытками дали бы друг на друга показания, как это и произошло в реальном деле о «заговоре в Коминтерне». Версия же о плане Димитрова вывезти часть руководителей Коминтерна из Советского Союза и обосноваться где-то за его пределами вообще выглядит в тех реалиях фантастической. Кто бы выпустил обреченных за железный занавес тогдашнего Союза, а представить Димитрова с Тольятти нелегально идущими ночью через советскую границу, как это сделал разочаровавшийся в СССР испанский коммунист-боевик Кампесино, очень трудно. По-видимому, Сталин исполнил именно задуманный им план, выбил из Коминтерна часть руководства, остальных запугал и превратил в придаток своей власти, оставив еще на несколько лет в качестве пустого символа былой революционной мощи Коминтерна. Зачем оставил, что хотел сделать из этих остатков Коминтерна? Теперь уже загадка, точного ответа на которую не узнать, осуществлению этих замыслов препятствовала начавшаяся война и новые заботы.
Итогом всей этой деятельности Коминтерна стало накапливающееся против него раздражение верховной власти в СССР и лично Сталина. Утративший ряд своих основных функций, обескровленный репрессиями в нем 1937–1939 годов, выжатый уже кадрово спецслужбами, Коминтерн был обречен на заклание уже к 1940 году. Точкой отсчета можно считать даже 1936 год, когда Сталин впервые заявил на публике, что СССР больше не стремится к мировой революции (наврав при этом, что якобы и раньше не стремился), с этого же года Иосиф Виссарионович отбросил дипломатию и все чаще отзывался о Коминтерне иронично и пренебрежительно.
Только по инерции и определенным соображениям Сталина он протянул затем в агонии еще несколько лет. Хотя по многим свидетельствам, приводимым в том числе и В.А. Бобреневым в его книге «За отсутствием состава преступления» о сталинской чистке в Коминтерне, Иосиф Виссарионович еще в 1937 году в кругу ближайших сподвижников в своем стиле возмущался пассивностью Коминтерна: «Кто эти люди? Просто наймиты, живущие давно за наш счет. И через девяносто лет они не смогут сделать ни одной революции».
С годами после этого Коминтерн только слабел, усиливая это раздражение власти и Сталина, который к 1940 году открыто позволял себе называть это устаревшее ленинское детище «лавочкой». Тем более что несоответствие задуманного проекта и современного состояния Коминтерна к 30-м годам было уже очевидным для всех, а это только порочило саму марку ленинского Третьего интернационала. Это понимали уже за границей, считая Коминтерн только обслуживающим проектом при Кремле и его спецслужбах, а
