угадать, что при малейшей неосторожности ему придётся бежать к фальшборту.
Когда он встречался с доктором, Гюре, как и другие, сдержанно кивал ему. Однако же в его взгляде словно читался какой-то робкий призыв.
Угадал ли он, что Донадьё им заинтересовался?
«Ты напрасно играешь!» — думал доктор.
И он старался пройти мимо столиков в тот момент, когда жетоны меняли на деньги, чтобы узнать, проиграл ли Гюре.
Что касается мадам Дассонвиль, то она почти исчезла из виду и совсем не обращала на себя внимания. Она больше не присоединялась к группам пассажиров. Помощник капитана выяснил, что она играет в шахматы, и целыми часами они сидели друг против друга в глубине бара, где всегда было пусто, потому что пассажиры предпочитали проводить время на террасе.
Это была тёмная комната с банкетками, обтянутыми чёрной кожей, с тяжёлыми креслами, со столами красного дерева. С утра до вечера там мурлыкал вентилятор, и лишь иногда появлялась белая безмолвная фигура бармена.
Никто не беспокоил там эту пару. Проходившие по палубе мельком бросали взгляд через иллюминатор и в сумраке замечали только неясные фигуры.
Время от времени Дассонвиль устраивался у столика со своими папками, планами, чертежами и работал, не подозревая ничего дурного, в двух метрах от своей жены.
Донадьё и помощник капитана никогда не разговаривали об этом. При встрече врач только спрашивал его:
— Ну, как дела?
И, словно на свете существовала только одна интересная вещь, юный Невиль подмигивал ему в ответ.
Корабль всё ещё давал крен. Водопровод закрывали на несколько часов в день. Прежние пассажиры в конце концов к этому привыкли. Новые бегали за главным механиком или за капитаном и спрашивали:
— Правда, что в киле есть пробоина?
Их пытались успокоить. Главный механик делал чудеса, чтобы насколько возможно уменьшить крен.
В то утро, когда корабль пришёл в Порт-Буэ, незадолго до того, как показалась земля, Донадьё встретил мадам Гюре, которая, как и ежедневно, вышла подышать на палубу. Он подошёл, чтобы поздороваться с ней.
— Малыш хорошо себя чувствует? — спросил он, стараясь подбодрить её.
Она подняла голову, и он увидел, что она изменилась. Её черты не обострились, напротив, словно расплылись. Её плоть как будто стала мягче, лицо поблекло. В то же время у неё совсем не осталось женского кокетства, она была даже не причёсана.
Что она прочла в глазах своего собеседника? Удивление или жалость? Во всяком случае, веки у неё распухли, подбородок опустился на грудь, она всхлипывала.
— Ну, перестаньте! Перестаньте! Самое трудное уже позади! Как только мы выйдем из залива, через четыре или пять дней…
Она комкала в руке смятый платок и всё ещё всхлипывала, по левой щеке её катилась слеза.
— Раз ребёнок сопротивляется до сих пор… Теперь надо позаботиться о вас, и я требую, чтобы вы находились на палубе несколько часов в день. Аппетит у вас хороший?
Она иронически улыбнулась сквозь слёзы, и он пожалел, что задал этот вопрос. Какой у неё мог быть аппетит, если ей приносили еду в узкую каюту, где всегда сушились пелёнки?
— Вы хорошо переносите качку?
Она чуть заметно пожала плечами. По-видимому, она смирилась и с этим. Донадьё угадал, что если её и не рвало, как мужа, у неё не прекращалась тошнота, тупая боль в затылке, отвратительный комок в горле.
— Я мог бы дать вам почитать книги…
— Вы очень любезны, — сказала она неуверенно.
Она вытерла щёки, подняла голову, не стыдясь показать свои красные глаза и блестящий нос. Взгляд её стал твёрже.
— Можете вы сказать мне, чём Жак занимается целый день?
— Почему вы меня об этом спрашиваете?
— Просто так… Или, вернее, я вижу, что он изменился. Он стал нервным, раздражительным. Из-за каждого слова он сердится.
— Вы поссорились с ним?
— Дело не в том. Это сложнее. Когда он спускается в каюту, это для него просто пытка. Если я его о чём-нибудь попрошу, он принимает вид жертвы и его начинает тошнить. Вчера вечером…
Она запнулась. Они были одни на прогулочной палубе; вдали намечалась линия близкой земли, несколько светлых пятен, вероятно дома. Возле парохода прошла пирога с красным парусом, которой управлял голый до пояса негр. Эту хрупкую лодочку даже странно было видеть так далеко от берега.
— Так что же вчера вечером? — повторил Донадьё.
— Ничего… Лучше будет, если вы меня оставите. Я только хотела знать, не пьёт ли Жак. Его так легко уговорить…
— А он вообще любит выпить?
— Это зависит от его приятелей. Когда мы одни, он не пьёт. Но если он попадает в компанию, где пьют…
— Он плохо переносит алкоголь?
— Временами он веселеет. А потом становится грустным, всё ему противно, и он плачет из-за всякой ерунды.
Донадье раздумывал, качал головой. Конечно, он никогда не считал, сколько рюмок выпивает её муж. Гюре целые дни сидел в баре, но пил он не больше, например, чем офицеры. Две рюмки аперитива в полдень. Рюмку ликёра после завтрака. Две рюмки аперитива вечером.
— Нет, я не думаю, чтобы он чрезмерно много пил, — ответил врач. — На земле это было бы слишком много, но на борту парохода, где больше нечего делать…
Мадам Гюре вздохнула, прислушалась, потому что ей послышался плач младенца в каюте, которая была как раз под ними. В этот час другие дети начинали бегать по палубе, пронзительно крича:
Мельник, ты спишь, твоя мельница вертится быстро…
У лазарета доктора уже ждали несколько человек.
— Когда вы приедете в Европу, всё наладится.
— Вы думаете?
Донадьё не нужно было признаний, он и так всё понимал. Гюре теперь оказался без места. Он слышал, что в Европе кризис.
— Что он делал, прежде чем уехал в Африку?
— Служил в обществе «Большие Корбейльские мельницы». Мы оба из Корбейля.
— До скорого свидания! — прошептал Донадьё удаляясь и, в свою очередь, вздыхая.
Он был здесь ни при чём! Он бывал в Корбейле, не потому, что прежде занимался греблей в Морсане, в трёх километрах от Корбейля вверх по течению, сразу за плотиной.
Он вспоминал этот город в летнее время, широкую и плоскую Сену, лениво отражавшую небеса, плывущие по реке вереницы баржей, узкие улицы Корбейля, табачную лавочку возле моста, налево мельницы, ворчание силосных башен и тонкую мучную пыль.
Что ж поделаешь!
Он принял пассажирку второго класса; она плакала, потому что боялась родить на корабле. Она рассчитала срок рождения ребёнка с точностью до нескольких часов и умоляла доктора попросить капитана,
