ливень.
– Ничего страшного, – сказала она, – я обязательно разыщу его. Он наверняка попал в один из детских домов. А там сделали все, чтобы он забыл свою мать и отца: «врагов народа».
– Подожди, милая, сейчас мы спросим о нем алый камень.
Я вынул перстень из шелкового платка в моем кармане.
Она внезапно выхватила перстень из моих рук. Губы ее дрожали.
– Откуда он у тебя, говори! – она приблизилась ко мне, держа за ворот рубашки.
Она словно обезумела. Я вдруг понял, что эта женщина моя мать...
Я молчал. Я был на грани помешательства. И если в Тибете есть чтецы кармы, читающие людской путь по черным и рубиновым кристаллам, то в эту минуту они, должно быть, порвали все свои священные свитки и разбили магические зеркала.
– Говори, где ты взял его? – она держала перстень в кулаке, как гадюку.
По моим щекам текли слезы, «кровавые слезы Эдипа».
– Не смей плакать, фигляр, – она нервно курила папиросу за папиросой. – Ты знаешь, что это за вещь? Сколько людей погибло из-за него? Этот перстень передал мне муж, перед тем как его забрали в ОГПУ. Когда за мной пришли, я привязала этот перстень на шею своему сыну...
Она зажала ладонью рот и затряслась от немых рыданий. Я выскочил под дождь. Там, в разоренной комнате осталась не моя возлюбленная и не моя давно потерянная мать, а видение, которое я желал бы забыть навсегда.
Я знал то, о чем скоро догадается она: в ее чреве дремала завязь жизни – жестокая печать Эдипова проклятия.
В семь часов вечера она должна была сесть в московский поезд, и я равнодушно ждал этого часа, зная, что когда тронется ее вагон, я уже буду мертв. В моем чемодане, под грудой чистого белья лежал тщательно смазанный трофейный пистолет, тайно купленный в Москве на Тишинском рынке.
Она уехала, небрежно бросив перстень на подушку. Я вынул пистолет, но спусковой крючок раз за разом сухо щелкал и давал осечку. Владелец перстня не мог погибнуть от пули.
Что значит отдельная человеческая травинка под колесом истории, под косой войн, репрессий? И кто виноват, что через шестнадцать лет разлуки мать не узнала потерянного сына и в жажде любви зачала от него ребенка? Но виновник есть, и всем известно его имя. В основании его империи лежат кости моих родителей и мой страшный Эдипов грех, и пусть я не убивал своего отца, но я радостно служил его убийцам.
Наш сын родился в феврале 1954 года. Он был записан на девичью фамилию матери, как Данилевский. Он вырос, окончил Московский университет и стал геологом. Все годы я издалека следил за его судьбой, помогал деньгами, но так и не решился познакомиться с ним.
После 1964 года я прекратил концертную деятельность и поступил на работу в секретную лабораторию в Крыму. Десять лет я занимался выработкой навыков подводного боя у дельфинов. Благодаря перстню я понимал их язык и достиг необыкновенных результатов в общении с «людьми моря», но все мои афалины погибли, выполняя боевые задания во время Карибского кризиса.
Я заканчиваю свой труд поздним вечером. На улице свирепо хлещет ливень. Догорает свеча. Когда пишу, всегда ставлю перед собой свечу, чтобы тени прошлого слетались на огонь памяти...»
Маша оторвалась от рукописи и закрыла лицо руками. Я не решался окликнуть ее.
Миф об Эдипе – пожалуй, самый страшный и загадочный из всех описанных Софоклом: однажды подгулявший житель Коринфа обозвал юного царевича Эдипа «подкидышем». Да так оно и было: младенца нашли в горах пастухи и бездетная царская чета усыновила его. Желая узнать правду о своем происхождении, Эдип отправился к прорицателю. Оракул предрек юному царевичу Эдипу, что тот убьет своего отца и женится на матери. Эдип в ужасе бежал из Коринфа. Он искренне любил своих приемных родителей и не желал принести им бесчестие. В результате он все же убил своего родного отца, фиванского царя Лая и женился на Иокасте, которая была его настоящей матерью.
Трагедия Эдипа, как ни странно, тесно связана с гипнозом и внушением. Запретное влечение к матери и тайный страх перед отцом Зигмунд Фрейд назвал Эдиповым комплексом, хотя сам Эдип был абсолютно свободен от этого комплекса. С подачи Фрейда гипноз в гипнотических практиках разделился на два вида – отцовский, основанный на страхе и подчинении, и материнский, базирующийся на любви и ласке. Сталин, мощный природный гипнолог, соединял эти два вида внушения: страх перед карающей силой государства и любовь к Родине. Отсюда и известный цинизм его высказываний в кругу близких друзей. Бывший семинарист, уж он-то знал наверняка: «Каким бы ни был предмет вашей веры, реальным или воображаемым, вы достигнете одинакового успеха, если вера ваша будет искренней». Первыми это осознали священники и фокусники- гипнотизеры.
– Ты был прав: история повторяется, – прошептала Маша. – Но неужели Маркел и вправду был внуком Тайбеле?
– Я постараюсь разобраться в этом.
Через несколько дней работы в отделе «реабилитированных» в Центральном архиве и фондах Академии Наук я знал о сыне Оскара Тайбеле и Веры Земличной почти все. Он действительно состоял в недолгом браке с Фирой Горской. Но вот закавыка: Маркел родился через восемь месяцев после того, как Данилевский погиб в экспедиции на Северный Урал, а ушел он туда и того раньше. В это время Тайбеле плавал на эсминце в Карибском море и дрессировал дельфинов. Вернувшись, он навел справки а, может быть, лично встретился с Фирой. Во время встречи он, возможно, и намекнул о сокровище, обладателем которого он являлся. И Фира уверила Тайбеле в том, что Марик его внук и единственный наследник загадочного предмета.
В моем расследовании оставалась только одна тайна: как перстень попал к Вере Земличной и кто рассказал ей истинную историю.
Я перечитал все письма, хранящиеся в архиве. На конвертах стояла отметка о перлюстрации, но видимо, сталинские цензоры схалтурили.
Этот сложенный в восемь раз тетрадный листок, выпал из конверта с письмом. Писал Вере Земличной ее муж Михаил. Судя по обвинениям, собранным против него ОГПУ-НКВД, Михаил принадлежал к литературной группе «Сибиряков». Все члены этого литературного кружка были расстреляны в 1937 году за сочувствие Колчаку и пропаганду шовинизма. Судя по приписке, сделанной рукой Михаила, письмо было передано тайно с «верным товарищем», когда сам Михаил находился на Лубянке. Впоследствии письмо изъяли вместе с документами Веры. Кодовое слово «барон Унгерн» заставило меня развернуть письмо и всмотреться в нервно пляшущие строки.
«...А теперь о перстне, что я оставил тебе.
Осенью двадцать восьмого года я оказался в Новониколаевске. После разгрома Колчака множество бывших золотопогонников пробирались в Западную Монголию через красноармейские пикеты. Ты знаешь, я недолго воевал в белой армии, до революции закончил два класса пехотного училища. Рослых, чисто одетых мужчин хватали прямо на улицах. Два дня я провел у знакомой барышни, пока не решился на побег через оцепление города. Конный разъезд красноармейцев взял меня по ее наводке.
За день до этого сгорел старый Новониколаевский острог и всех арестованных рассовали по подвалам, некоторых держали в отсыревших погребах, но мне «повезло». Меня отвезли в бывшее Дворянское собрание, там теперь располагалось губернское ЧК, и заперли в подвале. Я не сразу понял, что не один. На полу в углу лежал человек. Электричества в городе не было. В окошко под потолком сочился лунный свет. Мой сосед походил на живого мертвеца, лишь огромные глаза жили на бледном вспухшем лице. Безумие и жестокая мысль попеременно мешались и вспыхивали в них.
– За что взяли? – отрывисто спросил он.
– Одна уездная красотка, теперь продажная сексотка, меня сосватала с тюрьмой, а я мечтал попасть домой, – ответил я неожиданным куплетом.
– И тебя предали! Баба? Я баб ненавижу. Тех, которые забыли, зачем родились бабами. Везде вырезал курящих, проституток, комиссарских шлюх. Но с другой стороны, женщина отвращает от смерти. Если двое ко мне попадали: мужик и баба молодая, я их в ночь перед расстрелом вместе сводил, а утром, все... Страшно это. Завтра и в меня из семи стволов жахнут...
Он нервно закуривал маленькие папироски и сразу бросал:
– Мало я
И тут я понял: рядом со мной на гнилой соломе сидел Роман Унгерн, Кровавый Барон! О его зверствах ходили легенды. Своей крайней жестокостью этот человек словно хотел стать выше жизни и смерти. Он был пойман в конце августа в Монголии и привезен в Новониколаевск, тогдашнюю столицу Красной Сибири.
Он тер виски и судорожно терзал свой большой череп, вспоминая предательство своих генералов:
– Грязные псы! В спину убили верного Резухина и увели войско в Маньчжурию. Я еще верил в своих монголов, но без армии они уже не верили мне, Живому Богу Войны. Едва я прискакал, желтые накинулись стаей, разоружили и бросили умирать, связанного. Красные пришли на третий день. Я сделал все, чтобы умереть, видишь? Но это все равно, что обыграть черта в карты.
Он отогнул ворот шинели. На его шее чернела борозда:
– Хотел повеситься, но ремень оказался слишком широким. Завтра убьют. Все будет оболгано – и мое имя, и жизнь, и смерть. Блюхер, тевтонская свинья, предлагал мне сотрудничать с
