прославление старца Досифея было приурочено ко Дню города. В первый день праздника владыка благословил запуск завода «Целебный родник», совместного детища двух весьма несхожих между собою зачинателей.
Слаб человек, он придумывает правила для других и исключения для самого себя. Владыка строго относился ко всякому панибратству и никаких дел с новыми русскими не благословлял. Другое дело – Ангелина Плотникова, хозяйка «Целебного родника». Для начала она заручилась высочайшей рекомендацией, отремонтировала московскую резиденцию, закупила мебель и оборудование для церковного офиса. Решительная и цепкая Ангелина вполне может стать лидером в столь щекотливом и тонком деле, как «церковный бизнес», ибо не каждый устроитель имеет высочайшее благословение.
Духовный авторитет и значение Церкви растут, на нее делают ставку бизнесмены и политики, лично далекие от духовной жизни. Но кто из служителей веры готов осознать свою миссию? Пожалуй, лишь он один, начальник небогатой северной епархии, обладает необходимым кругозором, тактом, волей и опытом, чтобы осуществлять диалог с властью и бизнесом, используя их слабости, играя на амбициях, не сходя со строгой стези святоотеческого учения, попирая недостойные и жалкие заигрывания, смело отвечая на зовы времени.
И вдруг это нелепое, необъяснимое событие в те дни, когда не только скандал, но любая суета вокруг монастыря, любые
Будучи на людях ритуально набожен и строг, владыка не верил в козни бесплотных врагов, но хорошо знал, на что способны вполне полнокровные злоумышленники.
Угнетенное настроение владыки своеобразно подействовало на Тита. Он протянул руку к кассетнику, намереваясь поставить любимый владыкой «Пинк Флойд». Во время долгих перегонов по трассе владыка любил слушать западный рок. Это была маленькая тайна большого человека, и еще сотни других вполне безобидных бытовых привязанностей и слабостей были доверены келейнику. Пустяковые мелочи, простительные любому мирянину, держались в сугубой тайне, ибо могли испортить парадный портрет владыки, известного своей строгостью и аскетизмом.
Глава 3
Цветок над бездной
Нежданный, как цветок над бездной,
Уют семейный и покой.
Дом Севергиных окнами смотрел на рассвет, красовался резным очельем и отстроенной по северному обычаю «галдареей». Подъезд к усадьбе охраняла сосна с тремя вершинами. Едва завидев подъехавший «Москвич», с ближней макушки вихрем слетела ручная белка и, вспушив хвост, радостно зацокала.
– Будет, Рыжик, и тебе гостинец.
Из-под крыльца бурей вылетел Анчар. Забыв степенный возраст, завертелся вокруг хозяина.
Вынув из багажника подарки жене и целый баул детского «приданого», Севергин заглянул в прохладную избу, на поветь, обошел ухоженные гряды на задах дома и, склонив голову, шагнул под запотевший полог теплицы. Сарафан Алены белел среди зелени и обильного желтого цветения. Она не слышала его шагов: одной рукой поддерживала тяжелый подол с огурцами, другой выкручивала непослушный зеленец.
– Аленка, – негромко позвал Егор, – я приехал!
Жена обернула испуганное и радостное лицо, из ее подола градом посыпались пупырчатые окатыши.
– Потолстела-то как!
Целуя в душистый затылок, Егор огладил ее тугой живот и высоко взошедшие груди. От душного тепла парника и ее долгожданной близости стронулось сердце и загудело в костях.
– Ну что, боярыня, скоро?
– Не скоро, боярин... Отпусти, увидят, – шутливо отмахивалась Алена.
Севергин вынул из ее ладони колючий символ семейного счастья и захрустел.
Вдвоем они вернулись в горницу. На столе шуршал упаковками Рыжик. Кот по кличке Якудза, дергая усатой мордой, уминал ветчину.
– Кот скребет на свой хребет! Кыш! – прикрикнул Егор и замер, пораженный.
У окна на толстых бельевых веревках покачивалась расписная зыбка. Перед отъездом в Москву он собрал ее из липовых дощечек, дугами вывел торцы и «оплавил» края. Ожидая его возвращения, Алена разрисовала «лодейку» добродушными конями и задумчивыми райскими сиринами. «Душа прилетает из Ирия, потому и всякий младенец глаголет на ангельском языке...» – вспомнил Севергин «бабкино предание».
– Говорят, что качание в зыбке развивает вестибулярный аппарат, – с робкой улыбкой объясняла Алена свою материнскую причуду. – Новгородцы и поморы приучались к шторму еще с колыбели...
– А мы в космонавты будем готовить! – Егор с нежностью посмотрел на жену. – Художница ты моя!
Пять лет назад Алена приехала в Сосенцы реставрировать «старину», да так и осталась. И случай такой – не диво, и до нее приезжали за лаптями и прялками дамы тонкого вкуса, искусствоведы из Москвы и Питера, и в здешнем таинственном пейзаже, в заповедной глуши, открывали доселе неведомое. Очарованные тишью и ладом, они оставались зимовать в деревенских избах, учились ткать на кроснах и сучить пряжу, а после выходили замуж за местных пастухов или плотников и навек пускали корни в северную землю.
Алену он впервые увидел в деревянной церквушке на затерянном лесном погосте: мимоходом заглянул на бодрый перестук молотков внутри и встретился глазами с незнакомой девушкой. Высокая, ладная, одетая по- городскому, она показалась молодому участковому совершенно неприступной в своих сияющих «стеклышках», с тонкой, прижатой к бедру папочкой, намекающей, что она тут как-никак начальство. По лесной дороге юной реставраторше нужно было добираться на другой, еще более древний «объект», и он вызвался проводить. И уж незнамо что на него нашло, но под покровительственным сумраком елового бора он снял с ее глаз жалкие очки и поцеловал в губы. И она ответила робким девственным движением. «В наших корбах темнохвойных самому солнышку недолго заблудиться», – говаривала бабушка. Так они и «проблукали в корбах» всю светлую летнюю ночь.
На следующий день Егор пришел в вагончик реставраторов взволнованный и бледный, с букетом васильков-ромашек – свататься, и после ни разу не раскаялся в своем странном для деревенского парня выборе. Тонкая, нежная, восторженная Алена даже свой многотрудный переезд в деревню звала поэтично: «возвращением к духовным истокам». Севергин обожал жену и тайно гордился «профессорской дочкой». Он быстро перенял от жены «искру просвещения», пропитался «именами и стилями» не хуже иного ботаника, а его женушка научилась печь хлебы и содержать дом в идеальной чистоте. Даже очки, испугавшие его в первую встречу, она вскоре сняла, объявив, что после черничного сезона прекрасно видит.
Деревенские ухари скоморошничали ей вслед. Но Алена не обижалась, она и вправду была умна, талантлива и красива, и к пущей гордости Севергина досталась ему не целованной.
Егор задумчиво покачал колыбель.
– Не качай... пустую, – с мягким укором попросила Алена.
– Егорушка, а тебя тут разыскивали... Из киногруппы, – наливая молоко в гжельскую кружку, вспомнила Алена.
– Я пока не при делах. – Егор отер млечный след на губах. – А зачем искали, случилось что?
– Девушка у них пропала. С вечера была, а утром исчезла. Может быть, Анчарка след возьмет: еще не разучился...
– Киношники, говоришь...
Уже с месяц в окрестностях Сосенец снимали исторический фильм о грозных временах, когда монастырь попеременно выдерживал то осаду поляков, то штурм стрелецкого войска, то набег ушкуйников. Великое и смешное крутилось пестрыми карусельными лошадками. Уздечка исторической правды не выдержала понуканий, и лошадки скакали вразнобой, кому куда вздумается. Мирный ландшафт оживляли всадники в кафтанах с саблями и фузеями, в окрестных рощах бродили колоритные пейзаны в лаптях и косоворотках, встречались и мрачные разбойники, а пригожий молодой царевич в бармах Мономаха не раз пугал купающихся девок.
– Когда пропала?
– Этой ночью... Еще в монастыре за полночь звонили...
– Двадцать второго июня – ночь памяти. Ладно, отосплюсь немного и махну к киношникам. – Он погладил ее руку в крупных веснушках.
Глава 4
Слово и дело
Была в нем злоба и свобода,
Был клюв его, как пламя, ал...
Трейлеры ползли по пыльному шоссе с
