городка.
Вечернюю тишину взорвали матерные вопли и глухие удары, словно кувалдой крушили дощатый забор. Звон битого стекла резанул по нервам, истошно заголосила женщина. На окраине городка изрядная толпа народных мстителей штурмом брала дощатые ворота «усадьбы». Стекла в доме уже были выбиты, в глубине комнат металась молодая женщина.
– Вызывай наряд! – успел крикнуть Севергин Квиту.
Завидев милиционеров, штурмовики оставили свое стенобитное орудие и ринулась к машине. Навалились месивом тел, скрюченных рук, прекошенных злобой испитых лиц. Севергин успел вывернуться из приоткрывшейся двери и, прокатившись по пыли, вскочить на ноги, прежде чем автомобильная туша опрокинулась под напором толпы. Поставленный на кабину автомобиль с намертво заблокированным в ней Квитом бросили посреди улицы и вновь двинулись к воротам, но Егор уже загородил собой дощатые створки.
– Назад! Разойдись!
– Отойди, мент, в этом доме «ахметка» прячется. Ее боров наших пацанов в ментуру сдал. Она за все ответит! – Сплюнул сквозь выбитые зубы главарь.
– Разойдись, мужики! – по-свойски попросил Егор. – Никого Ахмета там нет. Он давно удрал.
Толпа угрожающе придвинулась.
Севергин, свирепея под тяжелым взглядом «пахана», передернул затвор и поднял руку с пистолетом:
– Еще шаг – бью на поражение...
В руку с намертво зажатым пистолетом врезался камень, сухожилие дрогнуло, как от электрического удара, пистолет упал в пыль. Севергин наступил на него ногой, чувствуя, что, если нагнется, град камней и самодельных гранат обрушится на него. Он окинул взглядом ближнее кольцо пустых, выморочных лиц, ища хотя бы одно человеческое. И он нашел его. Молодой парень был трезв. Он смотрел сурово и твердо. Его голова была обрита наголо, и от этой наготы синие глаза светили ярче на бледном, заостренном лице. И по мгновенным пронзительным приметам опознав в нем кровника, Егор стал говорить для него одного:
– Опамятуй, брат. Я не могу уйти. И ты на моем месте не ушел бы! Оглянись вокруг. Смотрит на тебя нечисть злая, несытая, ждет твоего позора, ждет, чтобы ты оскотинился и своих отца с матерью в грязь втоптал, кровь ребенка пролил, чтобы тебя же, твой дом потом танками разутюжить. Остановись, есть еще путь наверх, в гору. Духом надо побеждать, любовью женщин удерживать, детей от растления уводить в теплый дом, в лес зеленый, к солнцу, к свету! Я присяги не нарушу, сначала меня убей, а потом их.
Севергин кивнул на окна, где вновь мелькнула женщина с ребенком на руках.
– Шабаш! Баста, я сказал! – Крикнул главарь. – Мента не трогать! Уходим...
Машину Квита поставили на колеса.
– Ну, ты и вития! – С восхищением выдохнул Квит. – Агитатор! Трибун!
– Бывай, – уже во дворе управления Севергин простился с Борисом и, через силу переставляя ноги, поплелся к своей машине. – А ты все же в гости заезжай, рыбалку гарантирую. С женой тебя познакомлю, – через силу улыбнулся Севергин.
– Да мне теперь не на чем. Жесть надо править, – развел руками Квит.
– Тогда пехом, здесь недалеко.
– Ну, ладно, уговорил... Жди...
По дороге домой Севергин завернул к монастырю. Не сознаваясь самому себе, Егор тянул время, стыдясь показаться на глаза жене.
Богованя косил подросшую траву, рубаха на плечах примокла и потемнела. Ради прежнего знакомства он оставил работу и присел на лавку.
– Вот ты, наверное, думаешь, монастырский дед уж сед, а все не в монахах. – Богованя достал оселок и принялся точить косу. – Вот уж полвека, почитай, я в послушниках хожу.
– А что ж так долго, отец?
– По любопытству своему не стал я монахом. Много вопросов задавал по молодости. Вот ведь сказано в святой книге, что не заботьтесь о земном, будьте, как цветы полевые, ибо «лилии не ткут и не прядут, но каждая из них одета лучше, чем Соломон во дни славы своей». Это верно, что цветок не ткет, но и он трудится, лилия луковку свою из чешуек все лето собирает. Вот в другом месте сказано, что птицы Божьи не сеют, не жнут, но сыты бывают. Так это воробей, самая пропащая птица – чужим добром живет. А садовые наши птахи трудятся от рассвета до заката. Нет такого примера, чтобы не трудиться. Вольнодумство мое с юности не давало мне покоя. Настоятель прежний, отец Варфоломей, очень строгую епитимью на меня накладывал, по триста поклончиков на ночь, а на огороде за день и так накланяешься...
Я бы и рад такой зарядке ради духа умиротворения, так разум свое свербит. Вот скажем, притча о смоковнице. Шел Христос по дороге, по их, палестинскому времени ранней весной. Увидел при дороге смокву: инжирное дерево и восхотел отведать плодов, но не нашел, ибо не время было смоквам плодоносить. Проклял он беднягу, она и засохни. Ну не может природа плодоносить по нашему приказу, у нее свое – Божье время. Все не тот пример, чтобы из него мудрость, как мед пить, или к нашей русской телеге вроде колеса приспособить.
А вот еще речение: «Блаженны кроткие, ибо они наследуют землю». А зачем кротким земля в наследство? Непонятно. Мне кажется, тут переводчик попутал. Кто в саду землю роет? Крот. Кроткие – это те, кто землю лопатят. Так почему прямее не сказать: Земля тем, кто на ней работает, – крестьянам, а не торгашам?
Или вот еще: «Блаженны нищие духом, ибо их есть Царствие небесное». Опять во мне сомнение: Нищие духом – это кто? Бездуховные, что ли? Так им и Царство небесное ни к чему, они о нем и не помышляют. Снова не сплю ночами, головушку понуждаю. Кто- то по молодости от возжжения телесного ночами ворочается, а я от дум трепетал.
Догадался я, о ком сказано. «Нищие» – это те, кто ищет! Кто в пути испрашивает себе на пропитание. Только ищущие духом войдут в Царство Божье. Опять же, поиск духовный и разума алкание Господь не отменяет. А иначе что же, ошибся он, что ли, когда нам голову давал?
Или иная притча: «легче верблюду пролезть в игольное ушко, чем богатому войти в Царствие небесное». Зачем вьючной скотинке в иголку лезть? У нее, сердешной, и своих забот хватает. Стал я думать и нашел!
«Вервь» – по-древнему – веревка, шнурок. Вот уж чего в иглу точно не продернешь, если шить надумаешь. И верблюд в старину писался, как «вербл». Вот и перепутали его с вервью.
С такими-то вопросами и приступал я к прежнему настоятелю, своему духовному наставнику. А он, бывало, ласково так прикрикнет: «Не дерзни!!!» Любимое его словцо было: «Не дерзни!», и по темечку чем-нибудь огладит.
– Понимать, – говорит, – Священное писание не обязательно, ты только веруй и наизусть заучивай. Понимания не достигнешь, зато спасешься!
И ведь правду говорил святой отец! Попугай у него в покоях жил, из всех слов человеческих только одно и выучил. Чуть что не по нем: «Не дерзни!» – кричит. – «Не дерзни!» Вот раз клетка была неплотно прикрыта, он и вылетел в форточку. «Ну, – думает, – я теперь птица вольная, аж под самые небеса залечу!» Да не тут-то было. Откуда ни возьмись, коршун его приметил, да и взял в оборот. От испуга попугай как гаркнет: «Не дерзни!!!» Оробел коршун, когда человеческий голос рядом с собой услыхал, и выпустил попугая. С земли я его подобрал, вылечил и обратно в клетку вернул. Так что умом постигать священное совсем не обязательно, главное в час испытаний – веру явить и священное имя назвать.
Севергин отер струящийся по лбу пот.
– Я слышал, колодец тут у вас есть. Испить бы...
– Да был колодец. В народе Златоструй прозывался... Не колодец, а «спонат».
– Что?
– «Спонат» для музея. Такой когда-то и в Московском Кремле был, и в Сергиевом Посаде, а ныне только в музее встретить можно. Настоятель благословил рычагом воду качать, только это уже не вода, а жидкость. Брат Иоиль у колодца служил, славный был парень, адамантова душа, как есть алмазной крепости и чистоты юноша. На меня молодого похож.
– А почему «был», с ним что-то случилось?
– Что с монахом может случиться? Пожалуй, что уже ничего. Только на всеобщем правиле я его давно не видел. Прежде он часы читал, теперь другое лицо вместо него. Разговаривал я с ним, утешал по первости: «Должен ли я теперь отречься от мира»? – спрашивает он у меня, многогрешного. «Не волнуйся, сынок. Если жизнь твоя будет и вправду христианская, мир сам с радостью от тебя отречется». Он понял, улыбнулся...
– «Иоиль», – записал Севергин в свой блокнот.
– Примите благословение отца настоятеля. – Служка протянул Севергину теплый монастырский хлеб. – Отец Нектарий готов вас принять.
Во внутренних покоях монастыря веяло свежей прохладой. Яркий сад за окном казался живой шевелящейся картиной.
– Слушаю вас, – настоятель Нектарий с тайной тревогой всмотрелся в лицо следователя.
– Нужна ваша консультация, батюшка.
– Готов вас выслушать и помочь по мере сил.
– Скажите, как церковь относится к ароматам?
– Аромат аромату рознь. К примеру, возбуждение себя духами считается у верующих делом предосудительным...
Отвечая на вопросы милиционера, отец Нектарий был рассеян и поминутно отирал платком бледный лоб. В голосе его мелькало легкое раздражение, словно посетитель пришел не вовремя:
– Земные ароматы тленны и грубы, неопрятны и нечисты. Все они имеют свойства привлекать демонов, если нет молитвенной защиты. В богослужении ароматы символизируют действие Духа святого и благовонную душу верующего.
– Скажите, а язычники применяли ароматы?
Настоятель пожал плечами.
– Возможно... Кажется, еще боги Финикии и Греции спешили «на тучный пир, на запах тука и возлияния». Язычники знали миро и ладан, так как именно волхвы принесли младенцу Мессии эти драгоценные дары. Так что в своей церкви, которая есть лишь извращение христианской, они, должно быть, и сегодня что-то применяют.
– Спасибо, и последний вопрос. –
