носила ожерелье из выдолбленных плодов карликовой тыквы куиро и пестрый креольский тюрбан. Так Эдит Матвеевна крепила дружбу народов, и чем дольше продолжалась эта взаимно обогащающая дружба, тем больше сходных и привлекательных черт внешности и характера находила Эдит Матвеевна у себя и у шоколадного Сэма.
Но главное счастье женщины все-таки дети. Илюша всегда радовал Эдит Матвеевну и даже в возрасте «зрелого мужества» сохранял трогательную сентиментальную привязанность к маме.
Часов в двенадцать утра, выспавшаяся и приятно расслабленная личным массажистом, Эдит Матвеевна колдовала на кухне, посматривая одним глазком нескончаемое ток-шоу.
Тревожный, рваный звонок выбил ее из привычно добродушного настроения.
«Кто это? Для домработницы рано.... Для Сэмки, – так Эдит Матвеевна звала своего экзотического любовника, – тем более...»
– Откройте, Эдит Матвеевна, – просочился сквозь домофон глухой, простывший шепот.
И тут Эдит Матвеевна совершила ошибку: она нажала кнопку «вход».
– Здравствуйте...
– Что вам надо? – спросила Эдит Матвеевна, нервно скомкав кружева у горла.
– Эдит Матвеевна, это же я, Саша...
– Какая Саша? – наливаясь угрозой, переспросила Эдит Матвеевна.
Проснувшийся стаффорд Бумс протиснулся холкой между икр Эдит Матвеевны и выкатил злобные белки на отвратительную бритую уголовницу в рваном ватнике и резиновых сапогах.
– Это я, Александра. Я вернулась... Вы что, меня совсем не помните? Где Илья? – Серыми губами со следами рваных шрамов бормотала бродяжка.
– Вот что, девочка, – на выпуклые глаза Эдит Матвеевны навернулись слезы, – или ты сейчас же покинешь этот дом, или я спущу на тебя собаку, а потом вызову милицию. Как ты можешь, такая молодая? Я помню Сашеньку, ты совсем на нее не похожа... И если ты посмеешь. – Губы и нос Эдит Матвеевны по-индюшачьи тряслись, но на самом деле она абсолютно владела собой. – ...Уже два месяца, как Илюша схоронил Сашеньку и весь в работе, чтобы хоть как-то забыться... Это отвратительно... Прочь, прочь отсюда! – И Эдит Матвеевна беспомощно замахала ручками, изгоняя внезапный мрак и гробовое видение, прислонившееся к дверному косяку.
Оставшись одна, уже на лестнице Сашка завыла, закрыв лицо руками. Но это длилось лишь минуту.
Часа через два она стояла в вестибюле редакции и набирала номер Кеши. На нее брезгливо косился охранник, но она действовала уверенно, с кокетливым вызовом, и к ней не решились придраться.
– Дубов слушает...
– Алло, Кеша, это я, Сашка...
В трубке повисло долгое молчание, словно зажав трубку ладонью, Кеша совещался с кем- то, а может, приходил в себя.
– Ты?
– Я здесь, внизу, у телефонов...
В трубке протяжно заныло.
Сашка прошлась по холлу, выбирая кресло, упала, откинулась, забросив ногу на ногу, не замечая забрызганных грязью резиновых сапог. Ватник она сняла и спрятала сбоку кресла. Дешевый трикотажный свитерок обтягивал и выставлял напоказ исхудавшие груди и прямые, острые плечи.
Минут через сорок, подслеповато озираясь по сторонам, вышел Кеша. Сашка поднялась из кресла и двинулась к нему «походкой Сандры», сдержанно поводя бедрами, стараясь ступать грациозно и мягко. На бледном, помятом лице Кеши мелькнул ужас. Он зажмурился и забормотал:
– Не может быть... Не может быть...
Сашка улыбнулась обаятельно и многообещающе, отчего Кеша побледнел еще сильнее.
– Пойдем отсюда, нам надо поговорить, – выдавил он.
Против Сашкиных ожиданий Кеша отвел ее не в ресторан при телецентре, а в дешевую сосисочную в двух кварталах от шикарных таверн и боулингов, льнувших к телецентру, как молоденькие содержанки к солидному денежному папику. Кеша есть не стал, но заказал для Сашки обильный мясной обед.
– А ты знаешь, что мы тебя схоронили? – спросил Кеша, когда она умяла вторую порцию шницеля. – Да-да. На новой территории Новодевичьего.
– Гроб-то хоть открывали? – мрачно усмехаясь, спросила Сашка.
– Да, знаешь, открывали.
– Ну и что? – сквозь зубы спросила Сашка, дожевывая хлеб с подливой. – Как я тебе показалась?
– Знаешь, смерть никого не красит... Ты была одета в белое подвенечное платье, фату... Лицо – как восковое, сквозь туман. На руках белые перчатки. Постой, я совсем не понимаю, что говорю...
– Да ладно, не смущайся... А что все-таки со мной случилось?
– Взрыв бензобака. Огнетушителя на месте не оказалось. Но ты не сгорела, ты задохнулась. Я плакал... Ты знаешь, как я плакал...
И Кеша упал лицом на неприбранный стол и затрясся. Сашка гладила его по нежной младенческой плешинке с проблесками первой седины. Кажется, раньше ее не было. Или она просто не замечала.
– Где сейчас Илья?
– Занят съемками нового шоу. Только... Тебе не стоит его разыскивать... Он собирается жениться.
– Вот здорово...
Чтобы окончательно добить Кешу, Сашка достала завалявшуюся в кармане мятую «беломорину» Егорыча и закурила.
– Кеша, помоги мне вернуть имя, я хочу снова работать... жить...
– Ты с ума сошла! Возвращайся домой, в свою Таволгу. Там и начнешь новую жизнь. Пойми, люди не приняли даже воскресшего Христа. Не знаю, был ли это заговор против тебя или трагическая случайность, но пойми одно: ты уничтожена. И на этом свете тебе места нет!
– Нет? Ты тоже хочешь убить меня? Ведь ты же меня любил! – Сашка впилась в руку Кеши отросшими ногтями.
– Брось эти игры, Александра... Та нежная, светлая девочка, которую я любил и ради которой... Не важно... Она действительно умерла, и я не позволю тебе...
– Резвиться на ее могиле и ворошить милый прах. Поехали, Кеша. Будь мужчиной.
– Куда?
– На могилку любви...
Кеша купил бутылку коллекционного коньяка «Царь Тигран» и подхватил такси у дверей забегаловки.
В сиреневых ранних сумерках они шли по кладбищенским аллеям к западной стене, где был недавно открыт новый дополнительный некрополь.
Из кургана подмерзших цветов выглядывала Сашкина фотография. Отдельно лежал букет остекленевших лилий.
– Одних цветов на косарь зеленых, а нельзя ли получить немного деньгами, раз я все-таки осталась в живых? – Сашка потрогала носком сапога смерзшееся цветочное месиво.
– Да, когда умирает журналист, цветы не нужны. На его могиле надо разводить погребальный костер из всего, что он успел написать.
– Так сказать, огненное очищение в горниле? Да, мы страшные грешники... Ну что, Кеша, выпьем за помин души.
– Не понял?
– За ту девушку, которая похоронена под этим цветочным курганом. Как бы то ни было, ее больше нет.
Кеша, забыв о пластиковых стаканчиках, потягивал коньяк из горлышка маленькими воробьиными глоточками.
– А знаешь, я тут чуть было не женился... На Алисе... Да-а... А потом чувствую, что мы с ней как дурилки картонные, пыхтим, что-то имитируем, и плюнул на все. – Кеша робко, словно ища тепла озябшей ладонью, протиснулся за отворот ее ватника.
Его маленький унылый носик покраснел. В очках дважды отразилась раздетая догола кладбищенская луна.
– Саша! Меня приглашают в Лондон. Русская версия «Зайчика...». Очень выгодный контракт. Если хочешь, ты можешь поехать со мной, но только как жена. Сашенька, милая! Я потрачу все деньги, какие только смогу заработать, на врачей для тебя. Все еще можно поправить. Там в Лондоне...
– Спасибо. Но, по-моему, Москва прикольнее Лондона. А может быть, в Москве?
– Нет, – замотал головой Кеша. – Ты не понимаешь, здесь нельзя! Я не хочу с ними ссориться!
– С кем? Ты думаешь, то, что случилось со мной, было кем-то задумано?
– Не сомневаюсь...
– Кто они? Скажи, кто?
– О, вот, кстати, вспомнил! – радостно встрепенулся Кеша. – Я же тебе деньги был должен. Помнишь, на день рождения Шолома Олейховича скидывались.
Кеша вытряхнул карманы.
Сашка скрупулезно отсчитала долг, остальное вложила обратно в мерзлую ладошку. Кеша запоздало очнулся, решительно распахнул дипломат и принялся заталкивать в карманы ее ватника доллары.
– Я хочу знать, кто почивает в этой могилке, и отдать последний долг. Разыщи могильщиков!
– Нет, ты бешеная!
– Ты просто не знаешь, что со мной сделали те, кого ты так боишься.
Сашка распахнула ватник и задрала свитер, обнажив обручи ребер и запавший живот со следами ожогов и рваных шрамов.
– Смотри и ужасайся. А хочешь, я расскажу, как меня насиловали, как об меня тушили сигареты, как меня изрезали ножом, трахнули осколком бутылки и закопали в лесу.
– Ты уничтожаешь меня, Сашенька...
Кеша пятился, беспомощно размахивая руками, споткнулся, осел в снег, с трудом перевернулся, и, спотыкаясь, цепляясь за могильные оградки, побрел прочь.
В конторе кладбища светилось тусклое окошко. Сторожей было двое; пожилой краснолицый крепыш и молодой, высокий, бледный, со странным ускользающим взглядом. В жарко накуренной комнатушке моргал экран телевизора. На подгибающихся ногах Сашка ввалилась в контору, изо всех сил цепляясь за ручку двери, чтобы не упасть. Было уже за полночь, но в сторожке был накрыт стол. Сторожа бросили ужинать и уставились на нее.
– Мне нужно с сестрой проститься. Я на похороны не успела...
Из карманов ватника Сашка выложила на стол доллары.
– Здесь, дамочка, не картошкой торгуют, а мертвых людей сберегают, – строго напомнил старший и перекрестился в пустой угол.
Сашка вывалила на стол еще несколько купюр, пополам с рыжей кладбищенской землей и снегом.
– Не успели попрощаться, – сочувственно вздохнул старший, отирая блестящее от жара лицо. – Всяко бывает! На то она и смерть, чтобы прямо на пиру жизни, так сказать... А могилку нам
