Зальчик бистро был совсем крошечным, в нем, помимо стойки, едва умещалось три столика для посетителей. Стены были выкрашены в бледно-розовый цвет. С потолка свисали круги колбасы, мортаделла[16], странного вида желтоватые ломти сыра, напоминавшие формой вздувшиеся бурдюки.
— Что желаете?
— Вина.
— Кьянти[17]?
Под него была отведена целая полка, заставленная фигуристыми бутылями в специальных соломенных оплетках, но патрон, сунув руку под прилавок, извлек оттуда заветную бутылочку и наполнил из неё рюмку, не переставая окидывать клиентов полным любопытства взглядом.
— Вам известен клошар по кличке Тубиб?
— Как он там? Надеюсь, не помер?
Получилось, что Мегрэ разом перескочил слухом с фламандского акцента на итальянский, а глазом — от невозмутимости Жефа Ван Хутте и его брата Хуберта к пылкой жестикуляции хозяина бара.
— А вы уже в курсе событий? — поинтересовался комиссар.
— Знаю, что в эту ночь с ним что-то приключилось.
— Кто вам сказал?
— Другой бомж, сегодня утром.
— И что именно он сообщил?
— Что была большая суматоха у моста Мари, и Тубиба увезли на «скорой».
— И все?
— Вроде бы его вытащили из воды речники…
— Тубиб покупал вино у вас?
— Частенько.
— Пил помногу?
— Порядка двух литров в день. Когда у него водились деньги…
— А как он их добывал?
— Да как все они… Где-то пособит при погрузке или разгрузке на Аллях или в другом месте. Или расхаживал с панно-рекламой по улицам. Ему я охотно давал и в кредит.
— Почему?
— Потому что он не был бродягой сродни прочим. Он спас мою жену…
Та суетилась неподалеку на кухне, — почти столь же полная, как и Леа, но куда более энергичная и сноровистая.
— Ты не обо мне тут байки сказываешь?
— Да вот говорю, что Тубиб…
Она тут же вдвинулась в зал, вытирая руки о передник.
— Это правда, что кто-то пытался его укокошить? Вы из полиции? Думаете, выкарабкается?
— Еще не ясно, — уклончиво ответил Мегрэ. — А от чего это он вас спас?
— Эх, если бы вы меня видели всего пару лет назад, то ни за что бы не узнали. Вся была покрыта экземой, лицо красное-красное, как у куска свежего мяса на прилавке. И длилось это много месяцев. В диспансере чего только не прописывали, давали различные мази, настолько дурно пахнувшие, что мне самой становилось от них не по себе. И ничего не помогало. Мне, можно так сказать, и поесть то ничего не позволяли, правда, и аппетита тогда вовсе не было. И уколы шлепали разные…
Муж слушал её, поддакивая.
— Но как-то раз Тубиб сидел вон там, видите, в уголочке, рядом с дверью, а я жаловалась на болезнь зеленщице и вдруг почувствовала, что тот этак странно смотрит на меня. А чуть попозже и говорит, причем тем же самым голосом, как будто заказывает стаканчик винца:
— Кажется, я смогу вас вылечить.
И я брякнула, а доктор ли он. Тубиб улыбнулся.
— Никто не лишал меня права на медицинскую практику, — тихо произнес он при этом.
— Он выписал вам рецепт?
— Нет. Попросил дать ему немного денег, двести франков, если точно припоминаю, и сам отправился к фармацевту разыскивать разные там порошочки.
— Принимайте до еды по одному, растворив в теплой воде. А утром и вечером обязательно обмывайтесь очень сильно посоленой водой.
Хотите верьте, хотите нет, но спустя два месяца моя кожа стала такой, как вы её видите в настоящее время.
— Он лечил и других, не только вас?
— Вот этого я не знаю. Тубиб не был разговорчивым человеком.
— А сюда он заходил ежедневно?
— Почти, чтобы отовариться своими двумя литрами.
— И всегда один? Видели ли вы его когда-нибудь в сопровождении кого-либо или нескольких незнакомых вам лиц?
— Нет…
— Не раскрыл ли он вам свою настоящую фамилию и не говорил ли, где проживал ранее?
— Мне известно только, что у него есть дочка. У нас с мужем тоже девочка, сейчас она в школе. И вот однажды, когда она взглянула на него с любопытством, он сказал:
— Не бойся… У меня тоже есть малышка…
Не удивлялся ли все это время Лапуэнт тому, что Мегрэ придавал столь большое значение истории с каким-то клошаром? Ведь в прессе это пройдет как краткое, на несколько строе, сообщение о происшествии, не более.
Но инспектор был слишком молод, чтобы понять, что впервые за всю свою карьеру комиссар столкнулся со случаем, когда преступление совершили против безвестного и никому, казалось, не нужного бомжа.
— Сколько с меня?
— Может, ещё по рюмашке? За здоровье бедняги Тубиба.
И они выпили, причем итальянец отказался брать с них плату за вторую порцию. Выйдя из бистро, полицейские прошли по мосту Мари. И через несколько минут уже очутились под серым сводом Отель-Дьё. Там им пришлось долго договариваться с весьма неприветливой женщиной, укрывшейся за окошечком.
— Фамилия?
— Знаю лишь, что на набережных его кличут Тубиб, и что его доставили к вам «неотложкой» сегодня ночью.
— Я не дежурила в это время. В какое отделение его поместили?
— Понятия не имею. Я только что звонил интерну, который так и не сказал, будут ли оперировать пострадавшего или нет.
— А имя этого медика знаете?
— Нет.
Она перелистывала туда-обратно страницы журнала учета, два-три раза куда-то звонила.
— Как вас самих-то зовут?
— Комиссар Мегрэ.
Имя ничего не говорило этой женщине, она просто повторила в трубку:
— Комиссар Мегрэ.
Наконец спустя с десяток минут регистраторша тяжко вздохнула, и с видом человека, оказывающего им особую услугу, заявила:
— Поднимитесь по лестнице «В»… На четвертый. Найдите там старшую медсестру по этажу.
Проходя по больничным коридорам они насмотрелись на медицинский персонал, от санитарок до молодых врачей, на самих больных в пижамах, а через приоткрытые двери и на ряды коек.
На четвертом этаже им пришлось опять прождать довольно долго, пока старшая сестра препиралась с двумя каким-то мужчинами, просьбу которых она, похоже, не желала удовлетворять.
