влагой.
– Умереть в день и час рождения – это удел избранных, – шептал он, силясь улыбнуться. – Не стоит длить мои мученья, дитя, сделай это...
Ослепнув от слез, Элиза задвинула крышку. Удивленный Феникс застучал клювом по сомкнувшейся скорлупе. В подвижном пламени факелов его блекло-розовые перья полыхнули огнем.
Глава 9
Пахари войны
Сколь блаженны те народы,
Коих крепкие природы.
Солнечным апрельским днем по крытому перрону Белорусского вокзала шел бравый молодой боец. Из-под пилотки выбивалась золотистая прядь. Солнце дробилось в начищенных до блеска голенищах, а натертые мелом пряжки и выстроившиеся в ряд золотые медали пускали солнечных зайцев. Оценив обстановку на вокзальной площади, он решительно направился в сторону буфета, но завернул не в солдатскую столовую, а в офицерский ресторан.
Прежде чем войти в зал, он поправил ремень перед большим туманным зеркалом, огладил гладко выбритый затылок и прислюнил пышный чуб.
– Здравствуйте, красавица, – окликнул он первую же официантку, спешащую с заказом. – Старшина Славороссов, только вчера с передовой.
– Очень приятно... – официантка капризно поджала губки, подведенные алым сердечком.
– Гм... – замялся солдат. – Скажите, уважаемая, а «туры-руры» у вас есть?
– Какие такие «туры-руры»?
– Ну, непонятно, что ли?..
– Непонятно! – отрезала официантка.
– Ах, вы, видно, фронтового языка не знаете? Ну, вино хорошее? Ну, девушки... патефон...
– Так бы и сказали... Нет!
– Тогда вместо «туры-руры» дайте борща и киевских котлет штуки четыре, – упавшим голосом попросил солдат.
В окнах ресторана мелькнули алые повязки патруля. Скрипнула дверь, и в зал вошли трое красноармейцев. Наряд сопровождал молоденький офицер в очках.
– Старшина, что вы делаете в офицерском ресторане? – окликнул он чубатого.
– Гвардии старшина Харитон Славороссов! – отрапортовал тот. – Вот документы. – И он уже потянулся к карману, но молоденький офицер остановил его жестом:
– Обедайте! – разрешил он, отводя близорукие глаза от блеска боевых наград.
После обеда бравый солдатик, не мешкая отправился в комендатуру. Он был вызван с фронта срочной телеграммой, предписывающей ему явиться в особый отдел при Московском округе. В комендатуре после короткой беседы его направили в особый отдел при штабе Московского округа.
В коридоре у дверей начштаба «загорал» высокий, тощий шпак.
– Гурехин? Заходите! – окликнул из-за двери ординарец.
Услышав свою фамилию, шпак вздрогнул и, согнув плечи, вошел в кабинет.
Через минуту вызвали Харитона.
– Ну вот и все в сборе... – прогудел особист, высокий, рыжеватый, крупного калибра мужик, и вкратце объяснил суть предстоящей операции.
– Есть доставить в замок Альтайн по территории, занятой врагом, – отбарабанил Славороссов, выслушав задание.
– Ну что ж, принимайте командование, Вениамин Борисович, – сказал особист.
Харитон обернулся и не сразу заметил щуплого большеголового человека в сером френче. Он сутулился за широким, залитым чернилами штабным столом и почти сливался с ворохом картонных папок на столе начштаба.
– Капитан Нихиль, – без особого энтузиазма представился тот, продолжая читать циркуляр.
Глядя на рыжеватого капитана, Гурехин припомнил, что уже видел его накануне в политотделе округа, но не предполагал, что придется сойтись так близко, и отчего-то сразу томительно заныло под ложечкой, словно рядом с Нихилем ему не хватало воздуха.
Нихиль был, пожалуй, ровесником Гурехина и тоже носил маленькие очки с плоскими стеклышками. Желтые глаза навыкате смотрели немного в стороны, но цепко и подозрительно, и этот большеротый и нескладный капитан явно чувствовал себя хозяином в кабинете начштаба.
Капитан Нихиль остался при штабе, а Славороссов и Гурехин с целой кучей разноцветных бумажек отправились в политотдел для дальнейшего оформления.
– Ксаверий Гурехин, – шпак протянул Харитону узкую ладонь.
Харитон мрачно окинул взглядом своего нового командира и ответно протянул руку. Пожатие шпака оказалось неожиданно сильным и горячим, словно в его малохольном теле пряталась печка, и с души у Харитона немного отлегло, точно они успели подружиться и сполна узнать друг о друге через это короткое, живое пожатие.
В политотделе перечитали их бумажки и отправили в хозяйственную часть, там проверили командировочные, но этого оказалось мало – нужно было еще взять специальное отношение из политотдела о том, чтобы Гурехина приняли на довольствие.
– Эх ты, горе луковое, и фамилия у тебя такая же... – обескураженный и злой, Харитон бросился обратно в политотдел за отношением, но выяснилось, что еще нужна гербовая печать.
До вечера Славороссов и Гурехин ожидали начальника хозчасти, изнывая под натиском ранней жары: бюрократы из штаба округа заявили, что нужны еще и аттестаты на все дни их командировки, о сроках которой ни тот, ни другой не имели ни малейшего понятия.
– Тыловая сволочь, – цедил сквозь зубы Харитон, – на передовую бы их, чтобы землю зря не засирали.
Наконец они получили аттестаты, командировочные удостоверения и отношения и плюс талоны на питание в офицерской столовой. Их предстояло обменять уже в столовой на другие точно такие же, только синие. На складе Гурехину выдали офицерское снаряжение: шинель, гимнастерку, галифе, фуражку, портупею, командирский свисток и красноармейскую книжку без записей. На вокзале Гурехину и Славороссову выписали транспортные предписания, и они побежали искать эшелон, идущий через Польшу на Берлин.
На платформе проводили построение. В напряженной тишине политрук зачитывал сообщение о новом поражении немцев под Берлином.
– Вот, наверно, старается теперь повар Гитлера, всякие вкусные вещи готовит, а у Гитлера аппетиту нет! Мучается повар!!! – крикнул паренек в гимнастерке и белом замызганном фартуке, должно быть, сам повар, и бойцы захохотали, подталкивая друг друга локтями. И Гурехин впервые за много лет засмеялся открыто и радостно, морща нос и растягивая потрескавшиеся губы, чувствуя непривычную боль от этой счастливой гримасы.
Эшелон шел на Франкфурт, в кровавое месиво последних боев, но со стороны казался свадебным поездом. Целые кусты и деревья были привязаны к арматуре вагонов для маскировки. Поезд двигался медленно, задевая ветвями за станционные фонари, цепляясь за встречные вагоны. Деревья, полные весенних соков, зацвели под дождем, и казалось, что веселый, зеленый бульвар, изгибаясь и плавно покачиваясь, с вальсами и смехом, плывет по рельсам. Эшелон шел сквозь ночь, окутанный зеленью, дымом и тополиной смолой. Мудрая, неукротимая сила вела его на запад. Восторг движения захватил Гурехина, ему мало было ехать в этом весеннем веселом поезде, ему хотелось ходить, заглядывать в лица людей, молча стоять рядом и жадно слушать их громкие, смелые голоса.
В теплушках возвращались на фронт подлечившиеся в госпиталях, и спешил понюхать пороху последний фронтовой призыв, зеленая необстрелянная молодежь. Кто-то спал, распластавшись на полу теплушки, кто-то танцевал под гармошку на открытой платформе. Дымила полевая кухня. Девушки-бойцы с первыми цветами в петлицах гимнастерок улыбались Гурехину. Свесив ноги с покачивающейся платформы, гармонист наяривал фронтовую песню:
– А у нас в пятой гвардейской такой гармонист был, что когда он на передовой играл, немцы стрельбу останавливали, – сворачивая козью ножку, рассказывал пехотинец. – Мы под его игру в разведку ходили...
Бойцы, сидевшие на открытой платформе, вдруг засвистели, загоготали. Высоко, на телеграфном столбе, сидела женщина, вцепившись «кошками» в ствол и, как вожжи, натягивала поврежденные провода. С поезда успели рассмотреть только ее красную юбку и ярко-синюю косынку.
– Нет, сдохнет Гитлер, а с нашей русской силой не совладеет, – кричали на платформе.
– Уже сдох!!!
– Хороший народ едет! – заметил сочный голос за спиной Гурехина. Это был рослый увешанный медалями пехотинец. Лицо казалось смуглым по сравнению с белой, выглядывающей из-под воротничка шеей. И лишь присмотревшись, Гурехин понял, что это не «цыганский загар», а пороховая пыль и фронтовая земля со всей Европы, въевшиеся глубоко в кожу.
– Предатели уже предали, трусы погибли, скептики увяли, – продолжил пехотинец свой монолог, вроде бы и не обращенный к Гурехину, но нуждающийся в слушателе. – Остались в армии те, кто дошел до Победы геройски. И молодежь эта уже никогда не узнает вкуса поражения!
– Не успеет... Такие гибнут в первую неделю: два к трем. Слыхали, как сопротивляется Гитлер на Целлендорфском направлении? – напомнил знакомый с картавинкой голос.
Гурехин обернулся: сопровождающий и вправду сопровождал его, незаметно следуя за ним по всей длине поезда.
– Вы,
Сопровождающий поежился от зябкого встречного ветра и ничего не ответил.
Ближе к ночи Нихиль получил добро от начальника
