окончательно возвращая его в мир живых.
– А теперь поднимем бокалы и сдвинем их разом! С наступающим, соратники! Вот только алкоголя не держим! – улыбнулся Сельдерей и высоко поднял фужер с яблочным соком.
– Если русский патриот, не бери спиртного в рот! – объяснил сии причуды Скиф.
А Стелла, деликатно опекая Парнасова, положила ему на тарелку фаршированный помидорчик.
– Я всегда мечтала познакомиться с настоящим писателем, – тихо прошептала она и робко пожала его ладонь под белоснежной скатертью.
Прямая трансляция европейского конкурса была назначена на полночь, и едва стрелки часов сомкнулись на северном полюсе циферблата, Окси вступила в яркий круг прожекторов. От жара софитов и юпитеров грим спекался в липкую корку и даже платье жгло, как сохнущая змеиная кожа. Она стояла на вершине маленькой ступенчатой пирамиды среди искристого конфетти и блеска мишуры. Глаза ее сияли, как два ярких карбункула, и никто из телезрителей не догадывался, что очаровательная дива спит. Насладившись овациями, Окси притушила свой чувственный оскал и поднесла к губам микрофон, похожий на хрустальную грушу.
– Дорогие зрители Евровидения! – она одарила невидимую публику улыбкой и провещала голосом сомнамбулы:
– Один-семь, один-восемь, один-девять...
Она произнесла множество цифр, ни разу не сбившись, продолжая обворожительно улыбаться.
Внезапно в кабинете Сельдерея погас праздничный экран.
– Что, что такое? – возмутился Сельдерей. – Хоть раз Новый год можно отметить по- человечески? – спросил он у незримых во тьме соратников.
– Ключ Фулканелли! – вспомнил Парнасов. – Сегодня та самая ночь, о которой предупреждали посвященные! В эту ночь кончаются буддийский календарь Калачакара и даже календарь индейцев майя, рассчитанный на двадцать тысяч лет.
Расторопный Скиф быстро спустился в подвал особнячка и запустил генератор. Глазированная улыбка Окси вновь осветила сумрачный кабинет:
– Дорогие телезрители. Спасибо, что смотрите наш канал. Пожалуйста, не переключайтесь, – внезапно Окси выронила свою дежурную улыбку, и ее темные, как спелые вишни, глаза, сошлись к переносице. До нее наконец дошло, что она натворила.
– Вот она – виновница грядущего мирового пожара! Коды произнесены вслух! Пароль активизирован! – погасшим от бессилия голосом сказал Шаман.
– Что все это значит? – выпучил глаза полковник.
– Похоже на шуточки Нихиля. Эта красотка произнесла код «Гидры». Если мы не успеем заблокировать или отменить приказ, тогда все... Конец...
– Судный час? – запоздало испугался Сельдерей, чувствуя, как у него покраснели уши. Так было всегда, когда он чувствовал себя обнуленным дураком, но не хотел сознаваться в этом. Этот исторический матч ФСБ против
– Так... сигнал к ядерной атаке уже пропущен через глобальную сеть. Где Нихиль?
– Пошел к чертям морским, – с невольным сожаленьем подсказал Парнасов.
– Надо пробить отмену или на худой конец вырубить его личный спутник на орбите. У нас есть минуты три не больше, – Шаман подключил трофейную «энигму» и лихорадочно защелкал клавишами.
«Сфинкс» – машинка, прихваченная из кабинета начальника «Гидры», когда-то она значилась в реестре подводного флота Вермахта, затем ее определили как уникальный трофей в музей военной разведки в английском городке Нью-Гемпшир, откуда она неизъяснимым образом исчезла в 1985 году и уж потом неисповедимыми путями оказалась на вооружении «Гидры».
Ни разу не запнувшись, Шаман подобрал числовые ключи к базе спутника-шпиона. Шифровальные устройства перебрасывались мячами практически без участия игроков. На экране дисплея высветилось загадочное спящее лицо, похожее на Медузу Горгону. Медуза открыла глаза и разлепила губы.
– Это «Сфинкс», – прошептал Шаман, – святая святых электронной базы «Гидры», настоящий ас кодирования.
«Ввести пароль! В случае отсутствия отмены система сработает на подтверждение!» – сигналил «Сфинкс».
– У нас полминуты. Прежде, чем принять решение, эта тетка должна протестировать саму себя на исправность.
– Каким образом? – спросила Стелла.
– После аппаратного теста следует проверка алгоритма, а каждое декодированное сообщение сравнивается с исходным, и если оно повторяет входное, то значит алгоритм не работает, и «Сфинкс» пробует следующее сообщение. После пятого «сбоя» система должна отключиться и снова перейти в режим самотестирования.
– Надо предложить ей перевертыш – обыкновенный русский перевертыш! – срывающимся голосом подсказал Парнасов.
– Избушка, избушка, повернись ко мне передом, к лесу задом? – зажегся Шаман, – А ну-ка, перевертыши, живо!
– А роза упала на лапу Азора, – выпалил Парнасов.
– Карма – мрак! – подсказала Стелла.
– А торг у грота! – нашелся Скиф.
– А гром у морга! – придумал Сельдерей.
– Я не стар, брат Сеня, – строчил Шаман без пропусков и заглавных букв. – Еще, еще, для надежности!
– «Я иду с мечом судия!» – вспомнил Парнасов.
Изображение «Медузы» на экране задрожало – со стороны казалось, что она плачет. На экране появилась мигающая надпись: «Сбой системы. Команда не принята!»
Усталый Шаман откинулся в кресле, с восторгом созерцая дело своих рук, как Демиург на закате шестого дня.
Внезапно стало тихо, так тихо, что стал слышен мягкий шорох падающего за окном снега.
– Что это с ней? – спросил Скиф.
– Ушла в себя. Теперь лет триста она будет переворачивать фразы, размышляя над тем, почему у нее не получается прочитать наоборот, – ответил Шаман.
Он вышел на крыльцо и рванул потный ворот. Апокалипсис был безоговорочно отменен, и над Россией плыла роскошная русская зимняя ночь с ясными звездами и колокольными перезвонами...
Утро первого января Иван встретил среди седых елей Кремлевской больницы. Там, в светлой, прохладной палате среди трубочек и отключенных капельниц, лежала Анфея. После крушения аквапарка девушка так и не пришла в сознание.
– У пациентки синдром Снегурочки, – пояснил Ивану наблюдающий врач. – Мы взяли ее кровь на анализ. Признаюсь, никогда такого не видел! Под микроскопом видны мягкие кристаллики льда. Обычный физраствор не работает, и ее состояние ухудшается.
– Я могу дать ей кровь, – Иван почти умоляюще посмотрел на доктора.
– Ваша девушка нуждается не в крови, а в гораздо более тонкой субстанции: любви или молитве, а я не священник. У нее не просто кровь, а, простите за каламбур, коктейль из огня и вечного льда.
– Возьмите, доктор, это ее спасет! – Иван вынул из-за пазухи ледяной кристалл.
В приемном покое Ивану выдали вещи Снегурочки: подмокший сверток с одеждой и домотканый мешок, оказавшийся неожиданно тяжелым. Иван развязал туго стянутые тесемки из крапивного волокна. Наполовину засыпанное кедровыми орехами, там лежало старинное копье в серебряной накладке, оберегающей широкую, почернелую от древности «ладонь».
Глава 11
Утро мага
Свет неприкосновенный,
Свет неприступный
Опочил на родной земле...
«...Есть за Уральской грядой заповедное озеро, а посередь негокаменистый остров-клык, всегда покрытый густым туманом. Стерегут тот остров стаи белых птиц и караулят тайну. Тайна его – глубокий колодец-студенец. Кто нырнет в студенец – пройдет семь миров поддонных. Первый мир – вода, с дневными звездами, под нею – лед. Ниже – огонь, еще ниже – облака с туманами, после – свет, затем – тьма и лишь на седьмом – такой же мир как наш, с ветром и деревьями, со сменой дня и ночи. Растет на дне колодца чудесный сад и звенят живые ручьи. Стоит в заповедной глубине его ложе из кристалла. Спит на том ложе долгим жемчужным сном нагая девица, и ее золотистые волосы покрыли ложе и холм, и проросли сквозь них цветы и травы. День и ночь стоит на коленях перед ней старец-инок в снежных сединах. Рубище от ветхости давно свалилось с его плеч. День и ночь молит старец о жизни той единственной, что спит в ледяном хрустале. В руках у инока вместо креста – старинное копье, и пока держит могучая рука Копье русской Судьбы, и льется его Слово до тех пор бьется Сердце Руси в потаенной чаше, ожидая пробуждения...»
Парнасов вздохнул и поставил точку. Он по привычке работал всю ночь и не заметил, как в комнату прокрался летний рассвет. Да что рассвет, он не слыхал даже шагов жены. Стелла научилась двигаться мягко и бесшумно, и эта новая походка очень шла ей.
– Нет, это слишком грустно, – прошептала Стелла, она успела прочесть последние строки. – Пожалуйста, напиши другой конец. – Стелла обняла его невинно и нежно, как маленькая девочка своего большого плюшевого мишку.
Парнасов упрямо качнул кудлатой головой:
– Звездочка моя, нельзя переписать жизнь набело!
– Но ведь ты оракул! Все, о чем ты пишешь, сбывается! – напомнила Стелла. – Знаешь, кто-то из мудрых сказал: «Произведение остается в Вечности, если оно не закончено».
– Ну, хорошо. Я напишу эту добрую сказку для тебя одной, – пообещал Парнасов. – Это творение я оставляю Вечности.
«...На Лебяжье пришла весна, – выстукивал Парнасов и сам зажигался верой в слово, в его утверждающую, необоримую силу. – По верховым полянам синими брызгами расплескались подснежники. Из протаявших оленьих следов поднимали венчики первоцветы. Вместо троп и
