глядит на тебя и сладеньким голосом отвечает: «К сожалению, мне нечего сказать».
— Они потребовали адвоката?
— Ну, еще бы! Мэтра Гюэ, понятное дело. Жду его сегодня утром.
— Когда вы сможете переправить этих субчиков ко мне? Следователь Пуаре тоже их дожидается.
— Думаю, в течение дня. Их, видно, нужно будет вернуть нам: я с ними провожусь долго. За два года таких ограблений в окрестностях Парижа совершено было много, не меньше дюжины, и я убежден, что почти все, если не все, — дело рук этих молодчиков. А как у вас? Что с улицей Попенкур?
— Ничего нового.
— Полагаете, мои фрукты замешаны в этом?
— Не знаю. Один из грабителей — маленький, широкоплечий, со шрамом на щеке, носит светлый плащ с поясом, верно? И коричневую шляпу?
— Да, его зовут Демарль. Сейчас выясняем насчет его судимостей. Похоже, он стреляный и не раз входил в конфликт с законом.
— А Браншю, по кличке Мимиль? Рамочный мастер?
— Не судим. Долго проживал в Марселе, но сам родом из Рубэ.
— Ну, пока.
На первой полосе газеты поместили фотографии грабителей в наручниках, а также снимок миллионера на ипподроме в Лонашне: он был в визитке и светло-сером цилиндре. Мила уставился в объектив с иронической улыбкой. Демарль, матрос со шрамом, казалось, удивлен тем, что с ним произошло; рамочник закрыл лицо руками. Дозорный, одетый в мешковатый костюм, всем видом доказывал, что он всего лишь второстепенный персонаж на подхвате.
«Расследование, которое терпеливо вел в течение двух лет старший комиссар службы национальной безопасности Грожан, увенчалось успехом».
Мегрэ пожал плечами. Он думал сейчас не столько о пойманных проходимцах, сколько, сам того не желая, об Антуане Батийле. Комиссар часто любил повторять: изучая жертву, дойдешь до убийцы.
В светло-голубом небе светило тусклое солнце. Термометр показывал градуса три тепла; в большей части Франции, исключая Западное побережье, подмораживало. Мегрэ натянул пальто, взял шляпу и заглянул к инспекторам. — Буду примерно через час, ребята. На этот раз он в одиночестве. Ему очень хотелось побывать на набережной Анжу одному. Он пошел по набережным, потом свернул на мост Мари. В зубах у него была трубка, руки засунуты в карманы. Он мысленно проделывал маршрут, по которому шел юноша с магнитофоном той ночью с 18 на 19 марта, ставшей для него последней.
Еще издали комиссар увидел обрамляющие подъезд полосы черного крепа с огромными буквами «Б», бахромой и серебряными блестками. Входя в дом, он увидел привратницу, наблюдавшую за посетителями. Она была молоденькая, аппетитная. Белый ворот и манжеты платья придавали ему вид форменного. Перед привратницкой Мегрэ помедлил — просто так, потому что искал он наудачу. Пройдя мимо нее, он поднялся на лифте. Дверь Батийлей была напротив. Он вошел и направился в небольшую гостиную, где стоял гроб. Стоявшая у дверей старая дама с большим достоинством кивнула ему. Какая-нибудь родственница? Знакомая или экономка, представляющая семью? Мужчина со шляпой в руке шевелил губами, читая про себя молитву. Женщина — вероятно, коммерсантка и соседка по кварталу — стояла на коленях на молитвенной скамеечке. В гроб Антуана еще не водворили: он покоился на погребальном столе со сложенными руками, вокруг которых были обвиты четки. В пляшущем свете свечей лицо его казалось очень юным. Ему можно было дать скорее лет пятнадцать, чем двадцать один. Его не только побрили, но и подстригли ему длинные волосы: без сомнения, для того, чтобы посетители не принимали его за хиппи.
Мегрэ тоже пошевелил губами, но сделал это машинально, без убежденности, потом вернулся в холл, ища, к кому бы обратиться. Навстречу ему попался камердинер в полосатом жилете, везший в большую гостиную пылесос.
— Я хотел бы видеть мадемуазель Батийль, — сказал комиссар. — Меня зовут Мегрэ.
Камердинер поколебался, но все же удалился, пробормотав:
— Если только она встала.
Мину, видимо, уже проснулась, но готова еще не была: Мегрэ прождал добрых десять минут, прежде чем она вышла в пеньюаре и домашних туфлях на босу ногу.
— Вы что-нибудь обнаружили?
— Нет, я только хотел побывать в комнате вашего брата.
— Извините, что принимаю вас в таком виде, но я плохо спала да и вообще не привыкла рано вставать.
— Ваш отец здесь?
— Нет, ему пришлось поехать в контору. Мать у себя, но я ее сегодня еще не видела. Пойдемте.
Они проследовали по одному коридору, потом свернули в другой. Проходя мимо открытой двери, за которой Мегрэ заметил неприбранную постель и поднос с завтраком, она объяснила:
— Это моя комната. Там беспорядок, не обращайте внимания.
Они миновали еще две двери и очутились в комнате Антуана. Через окно, выходящее во двор, в комнату падали косые солнечные лучи. Скандинавская мебель выглядела просто и естественно. Книжные полки во всю стену: на них книги, пластинки, на двух — магнитофонные кассеты. На письменном столе — книги, тетради, цветные карандаши; в стеклянном блюде — три карликовые черепашки, плавающие в двух сантиметрах воды.
— Ваш брат любил животных?
— Это уже почти прошло. Раньше он притаскивал сюда всяческую живность: ворону со сломанным крылом, хомяков, белых мышей, метрового ужа. Собирался их приручить, но ничего не выходило.
В комнате стоял также огромный глобус на ножке, на маленьком столике лежали флейта и ноты.
— Он играл на флейте?
— Взял несколько уроков. Где-то тут должна быть еще электрогитара… Учился он играть и на рояле…
— Наверное, недолго? — улыбнулся Мегрэ.
— Все его увлечения длились недолго.
— Кроме магнитофона.
— Вы правы. Он занимался им уже больше года.
— Он строил планы на будущее?
— Нет. Во всяком случае, ни с кем не делился. Папа хотел, чтобы он записался на естественнонаучный факультет, занялся химией и продолжил отцовское дело.
— Антуан не согласился?
— Торговля внушала ему отвращение. Мне кажется, он стыдился, что он — сын фабриканта духов «Милена».
— А вы?
— Мне все равно.
Было приятно находиться в этой комнате, среди вещей хоть и разношерстных, но, казалось, знакомых. Чувствовалось, что здесь жили долго и устроили все по-своему. Мегрэ взял наудачу с полки одну из кассет, но на ней был только номер.
— Здесь где-то должна быть тетрадь, в которой он вел каталог, — сказала Мину. — Погодите.
Она принялась выдвигать ящики стола, в большинстве своем набитые всякой всячиной. Некоторые бумаги и вещи лежали здесь, видимо, с первых лет лицея.
— Вот. Надеюсь, здесь записано все: он вел каталог очень тщательно.
Простая школьная тетрадь в клеточку. На обложке цветными карандашами Антуан прихотливо вывел: «Мои опыты».
Первая запись гласила: «Кассета 1. Семья за воскресным столом».
— Почему воскресным? — поинтересовался Мегрэ.
— Потому что в другие дни отец редко завтракает с нами. А по вечерам они с матерью часто обедают в городе или принимают гостей.
Значит, первую запись он все-таки посвятил семье.
«Кассета 2. Южная автострада в субботу вечером».
