тяжелым, после того как бой был проигран.
К склонности русских броненосцев опрокидываться добавлялась еще серьезная перегрузка, в результате чего самый толстый слой брони корпуса частично уходил под воду. Другими словами, попадание снаряда выше ватерлинии грозило попаданием воды внутрь в условиях свежей погоды, что и случилось 18 мая.
Тот факт, что снаряженный корабль весил на сотни тонн больше, чем расчетный вес, был обычным делом и на других флотах: все ровесники британского корабля класса «Канопус» превышали их расчетный вес на 100 тонн, но количество угля, грузившегося на русские линкоры, было ни с чем не сравнимо. Чрезмерное количество угля, имевшегося на судне, прямо влияло на его остойчивость. В ходе боя, когда топливо расходовалось очень быстро, уголь брали из ближайших угольных ям, где он быстро уменьшался. А на более верхних уровнях он оставался лежать, вследствие чего центр тяжести судна становился выше. Аналогичный эффект имел место при постепенном опорожнении погребов и складов боеприпасов.
«Ослябя» был первым броненосцем, перевернувшимся в Цусимском сражении. Он тоже был спроектирован как устойчивое судно, но заплатил за это большей склонностью к переворачиванию. Однако ахиллесовой пятой этого корабля были его «слабые концы»: чтобы сэкономить вес, броневой пояс не протянули на всю длину корпуса, в результате разрывные снаряды пробили такие дыры в районе его носовой ватерлинии, что в них «могла проехать тройка с упряжкой». Интересно, что несколько кораблей, построенных на других флотах в это же время, имели такую же слабость.
Русские корабли, особенно класса «Суворов», были лучше, чем другие, оснащены водонепроницаемыми переборками ниже ватерлинии, поэтому они не желали тонуть после первой же торпеды. Сам «Суворов», говорят, выдержав все, прежде чем окончательно пойти ко дну, перенес еще один или два торпедных удара. И не известно, оправдались ли тут добавочный вес и неудобства, связанные с бронированной переборкой, стоявшей в шести футах за обшивкой корабля.
Русские броненосцы жестоко страдали от пожаров, вызванных японскими разрывными снарядами. Было ли на них чрезмерно много деревянных фитингов и других ненужных вещей? Многие офицеры обвиняли Рожественского в том, что он не прислушался к их совету выбросить за борт или отправить в Шанхай одним из транспортов мебель и другие деревянные вещи. Однако присутствие на борту дерева было еще не главным злом: там было много и других горючих материалов: палубы, окрашенные поверхности, шлюпки и др. легко воспламенялись от высокой температуры при взрыве шимозы.
Самым глубоко запавшим в душу воспоминанием тех, кто пережил Цусиму, была губительность японского артогня. Здесь было несколько его аспектов: мощнейший разрывной заряд, точность японских орудий и скорострельность. Нет сомнений в том, что шимоза — взрывчатое вещество лиддитного типа — производила разрушительное воздействие и на корабли, и на боевой дух команд. В этой важной области русский флот в то время был технически ниже. Нет сомнений и в том, что японская артиллерия была точнее, хотя некоторые из легенд надо осмотрительнее принимать на веру. Большое количество стволов, которые японцы сосредоточили на определенных целях, означало, что даже при низком соотношении попадания и промахов на цель падало большое количество снарядов, и жертвы их поневоле верили, что артиллерия их врага работает сатанински метко. С другой стороны, с их предыдущим боевым опытом и постоянной практикой стрельбы по мишеням было бы просто удивительно, если бы японские комендоры не стреляли бы лучше, чем их противники.
В то же время нужно сказать, что русская артиллерия все-таки была в загоне: комендоры не имели настоящей практики стрельбы на длинных дистанциях или на ходу, и отсутствие у них боевого опыта означало, что, когда они впервые оказались под огнем, они были не так дисциплинированы и выдержаны, как японцы.
Впрочем, вполне возможно, что русская артиллерия была все-таки не хуже, чем у большинства других флотов. (В те времена реформы, ассоциировавшиеся с именем капитана Скотта, только-только начинали просачиваться в Королевский флот, где многие корабли даже в легчайших условиях призовых стрельб по неподвижным мишеням на расстоянии всего 2000 ярдов не могли зафиксировать более 5% попаданий.)
Надо отметить, что в первые минуты боя, до того как стали попадать в корабли японские снаряды, русские комендоры действовали четко. Первый пристрелочный выстрел с «Суворова» дал «перелет». Но скоро был найден верный радиус, и, по словам британского морского атташе на борту «Асахи», русские снаряды один за другим стали падать вплотную с японскими броненосцами.
Припоминая положительные отзывы, слышанные им о русской артиллерии, и видя, как прицельно «впритирочку» стреляют русские броненосцы, этот атташе даже подумал в то время, что Того зажал свою эскадру в тесный угол. В самом деле, если бы уже попавшие в цель русские снаряды взрывались, как положено, т.е. в большей своей пропорции, то результат боя мог бы стать другим (в целом в бою из двадцати четырех 12-дюймовых и тридцати шести 6-дюймовых попавших снарядов, отмеченных русскими, восемь и шестнадцать не взорвались).
Русские, в особенности офицеры-артиллеристы, приписывали свое поражение плохим дальномерам. Есть много примеров, когда поставлявшиеся на флот дальномеры были действительно плохи или по крайней мере плохо калиброваны и обслуживались людьми, специально не обученными обращению с ними. Но японцы были не намного лучше. Предположение русских, что у их противников был стереоскопический прибор Цейса (противопоставляемый системе раздвоенного изображения Барра и Страуда), надо принимать с осторожностью. Во-первых, потому, что на сей счет нет прямых свидетельств (в Порт-Артуре японцы использовали систему Барра и Страуда), а во-вторых, потому, что система Цейса, хотя и замечательная во многих отношениях, имела свои недостатки. Скорее всего, японские дальномеры лишь с большой натяжкой можно было назвать лучше русских, и то же самое можно сказать и об их орудийных прицелах. «Миказа» и его соратники по эскадре потратили 10 минут, чтобы определить дистанцию, а это говорит о том, что японская артиллерия должна была еще пройти большой путь, прежде чем она вышла бы на стандарты, которых достигли Британия и Германия накануне Первой мировой войны.
Как только японские корабли начали осыпать дождем снарядов русские корабли, артиллерия последних стала давать сбои: брызги воды, дым, взрывы разбили оптические приборы, коммуникации были нарушены, люди, задачей которых были спокойные вычисления, оглушались шумом и ударами. Вероятно, здесь и лежала главная причина того, почему русские не показали в полной мере, на что способны их орудия. Однако сам факт, что японцы выиграли начало сражения (и инициативу), приводит к мысли, что японская артиллерия была все-таки сильнее.
Во Введении к настоящей книге достаточно сказано, почему русские матросы оказались менее эффективны, чем японские. Эта неадекватность, проистекавшая в значительной степени из особенностей самого русского общества, имела причинами отсутствие боевого опыта и физическое плюс психологическое воздействие длительного перехода из Либавы. Может быть, это даже удивительно, что русские после этого еще так хорошо сражались, особенно когда ко всем их испытаниям прибавился еще газ шимозы.
Вот что сказал об этом доктор Юшкевич, побывавший в этом бою: «
Все русские офицеры (исключая Семенова) не имели свежего боевого опыта. Некоторые из них были совершенно неумелыми даже в мирных условиях. Но если бы, скажем, Рожественский больше доверял своим капитанам, посвящая их в свои мысли и планы, то, вне всякого сомнения, многие из них лучше бы справились со своей задачей. Одним из минусов русских офицеров младшего и среднего звена было отсутствие у них опыта вождения судна: им только позволялось присутствовать и наблюдать, стоя на мостике. Поэтому, когда старшие офицеры в бою бывали убиты или ранены, управление кораблем брали на себя младшие офицеры, которые прежде и штурвала в руках не держали.
Любой анализ сражения неизбежно приводит нас к характеру и компетенции самого адмирала. Рожественский был очень сложным человеком и не совсем подходил для своей задачи психологически. Но, как написал один английский адмирал в «Дейли телеграф» накануне сражения: «Нет ни одного британского адмирала, который мог бы сделать то, чего Россия хочет теперь от Рожественского».
Многие из нападок, обрушившихся впоследствии на Рожественского, были справедливы, но другие были не по делу. Возьмем сначала последние: его нежелание обсуждать свою тактику и проблемы с
