Буржуа.
— С автобуса из центра или от площади Бастилии?
— Из центра.
— Насколько я могу судить по фотографии, братья примерно одного роста?
— Альфред кажется более худым, потому что у него лицо тонкое, а фигура довольно плотная. Лицом они не похожи, только что оба рыжие. А вот со спины сходство просто поразительное, мне даже случалось их путать.
— Как был одет Альфред, когда приходил к вам в последний раз?
— Я же говорила, по-разному.
— Как вы думаете, ему случалось занимать у брата деньги?
— Я думала об этом, но это мне кажется маловероятным. При мне, во всяком случае, нет.
— А в последний раз он не в синем костюме был?
Она посмотрела ему в глаза. Она поняла.
— Я почти уверена, что на нем было что-то темное, но скорее серое, а не синее. Знаете, когда постоянно живешь при искусственном свете, на цвета перестаешь обращать внимание.
— Как вы распоряжались деньгами, ваш муж и вы?
— Какими деньгами?
— Он вам каждый месяц выдавал деньги на хозяйство?
— Нет. Когда они у меня кончались, я ему говорила.
— Он никогда не протестовал?
Она слегка покраснела.
— Он рассеянный. Ему всегда казалось, что он мне накануне дал деньги. И тогда он говорил: «Как, еще?»
— А на собственные ваши расходы, на платья и шляпки?
— Знаете, я так мало трачу!
И она начала сама задавать ему вопросы, будто давно ждала этого случая:
— Послушайте, господин комиссар, я не очень образованная, но не так уж глупа. Меня расспрашивали вы и журналисты, не считая продавцов и жителей квартала. Молодой человек, играющий в детектива, даже остановил меня на улице и зачитал список вопросов, заготовленных у него в блокноте. Скажите мне честно, вы думаете, что Франс виновен?
— Виновен в чем?
— Вы прекрасно знаете, о чем я: в том, что он убил человека и сжег его труп в печке.
Он задумался. Можно было сказать что угодно, но он хотел быть искренним.
— Я пока ничего не знаю.
— В таком случае, почему его держат в тюрьме?
— Во-первых, это решаю не я, а следователь. А потом, нельзя не считаться с тем, что все вещественные улики против него.
— Зубы! — мгновенно сыронизировала она.
— Главное, пятна крови на синем костюме. И не забудьте про чемодан, который исчез.
— И которого я никогда не видела!
— Это не имеет значения. Другие-то видели. Во всяком случае, инспектор его видел. И еще тот факт, что вас телеграммой отправили в Конкарно на это время.
Добавлю между нами, что я предпочел бы оставить вашего мужа на свободе, но теперь очень бы подумал, стоит ли отпускать его — для его же собственного блага. Вы же видели, что вчера произошло?
— Да. Я сейчас об этом и думаю.
— Виновен он или нет, но похоже, он кому-то мешает.
Почему вы принесли мне фотографию его брата?
— Он, вопреки тому, что вы о нем думаете, довольно опасный преступник.
— Он убийца?
— Это маловероятно. Такого типа люди редко становятся убийцами. Но его разыскивает полиция трех или четырех стран, больше пятнадцати лет он живет воровством и грабежами. Вас это не удивляет?
— Нет.
— Вы подозревали об этом?
— Когда Франс сказал, что его брат несчастный человек, я поняла, что он употребил слово «несчастный» не в обычном смысле. Вы думаете, Альфред способен украсть ребенка?
— Говорю вам еще раз, я ничего об этом не знаю. Да, кстати, вы уже слышали о графине Панетти?
— Кто это?
— Очень богатая итальянка, которая жила в «Кларидже».
— Ее тоже убили?
— Возможно, но не исключено, что она просто хорошо проводит время на карнавалах Ниццы или в Канне. Я буду знать это сегодня вечером. Я хотел бы еще раз взглянуть на книгу расчетов вашего мужа.
— Идемте. У меня куча вопросов к вам, а сейчас ничего не могу вспомнить. Когда вас нет, я все помню.
Надо записывать, как тот молодой человек, который изображает детектива.
Она пропустила его вперед по лестнице, затем взяла толстенную черную книгу, которую полиция уже изучала раз пять или шесть. В самом конце книги был список всех старых и новых клиентов переплетчика в алфавитном порядке. Фамилия Панетти там не фигурировала. Кринкера — тоже.
Стёвельс писал убористо, какими-то рублеными буквами, налезавшими друг на друга, и совсем странно писал «р» и «т».
— Вы никогда не слышали фамилию Кринкер?
— Во всяком случае, я такой не помню. Видите ли, мы целый день вместе, но я не чувствую себя вправе задавать ему вопросы. Вы, господин комиссар, похоже, забываете, что я не такая, как все. Вспомните, где он меня нашел.
А сейчас, во время нашего разговора, мне пришла в голову мысль, что он так поступил, помня, кем была его мать.
Мегрэ, словно перестав слушать Фернанду, быстрыми шагами подошел к двери, резко распахнул ее и схватил Альфонси за шиворот верблюжьего пальто.
— Ну-ка, пойди сюда. Ты опять за свое? Ты что, решил с утра до вечера по пятам за мной ходить?
Альфонси пытался хорохориться, но комиссар крепко держал его за ворот и тряс, как куклу.
— Что ты здесь делаешь, изволь сказать?
— Я ждал, пока вы уйдете.
— Чтобы надоедать бедной женщине?
— Это мое право. Раз она соглашается принимать меня…
— Чего тебе надо?
— Спросите об этом господина Лиотара.
— Лиотар или не Лиотар, предупреждаю: увижу, что ты продолжаешь за мной следить, — засажу по статье «особый вид бродяжничества», слышишь!
Это не было пустой угрозой. Мегрэ знал, что женщина, с которой жил Альфонси, большую часть ночей проводит в кабачках Монмартра, и не раздумывая отправляется затем в отели с иностранцами.
Когда Мегрэ вернулся к Фернанде, ему будто полегчало; в окно был виден силуэт бывшего инспектора, удалявшегося под дождем в сторону площади Вогезов.
— Что за вопросы он вам задает?
— Всегда одни и те же. Он хочет знать, о чем вы спрашивали меня, что я вам отвечала, чем вы интересовались и какие вещи рассматривали.
— Я думаю, он вас теперь оставит в покое.
