— Вы слышали вопрос, месье Мабиль? Если я правильно понял, защиту интересует, где и когда вы встречали Мариетту Ламбер.
— На улице. Квартал, где она проживала, находится поблизости от моего. Я часто видел, как она входила в бары или выходила оттуда.
— В сопровождении мужчин?
— Да, почти всегда.
— Вы об этом хотели спросить, мэтр Жув?
— Случалось ли свидетелю видеть Мариетту Ламбер пьяной?
— Можете отвечать, месье Мабиль.
— Однажды видел. Она была с тремя разбушевавшимися матросами, которые пытались высадить дверь кафе, куда их не пускали. По-моему, хозяину пришлось вызывать полицию.
Адвокат с удовлетворенным видом уселся на место в классической позе защитника, который выяснил для себя нечто сугубо важное. Ломон повидал немало таких позеров; они тоже разыгрывали подобную комедию. Но сегодня она почему-то показалась Ломону нелепой, и он почти жалел молодого Жува с его потугами на значительность.
Ламбер, казалось, ничего не слушал. Подперев подбородок кулаками, он смотрел в зал, не задерживая взгляд ни на ком и, видимо, утратив интерес к происходящему.
— Фамилия, имя, возраст, род занятий?
— Мартен Ревер, сорок восемь лет, комиссар полиции в квартале Буль д’Ор.
Комиссар поднимает руку, приносит присягу, дает показания тем же профессиональным слогом, каким, вероятно, пишет донесения.
— Двадцатого марта прошлого года в шесть десять утра бригадир Дорваль доложил мне по телефону, что на железнодорожных путях вблизи Котельной улицы обнаружен труп женщины. Я выехал на место происшествия с письмоводителем и двумя полицейскими, предварительно приказав бригадиру поставить в известность судебно-медицинского эксперта и прокуратуру. На четыреста девятом километре я застал только что прибывшего туда помощника начальника вокзала Мабиля и немедленно приступил к…
Дальше Ломон не слушал. Несколько раз он силился понять и связать между собой долетавшие до него слова, но они почти мгновенно сливались в однообразный гул. Впрочем, он и без того знал дело чуть ли не наизусть. Хорошо знал Ломон и комиссара, того самого, что семь лет назад выдал Люсьене Жирар свидетельство о благопристойном поведении. Ревер занимался и политикой, главным образом, муниципальными интригами; кое-кто утверждал, что он может обеспечить своему кандидату на выборах от четырехсот до пятисот голосов.
Комиссар, крупный мужчина в хорошо пригнанном мундире, говорил уверенно, а красная ленточка в петлице свидетельствовала, что государство считает Ревера своим примерным слугой.
Случалось ли комиссару бывать в перчаточном магазине на улице Кармелитов? Впрочем, это не существенно. Всякий раз, когда мысли Ломона начинали скользить по этому направлению, он усилием воли возвращал их к реальности. Он стыдился этого наваждения, относил его за счет гриппа, и порой проводил языком по пересохшим губам, чтобы убедиться, что у него не повышается температура.
— В семь пятьдесят останки были отправлены в морг, что и зафиксировано в протоколе, а расследование дела передано уголовной полиции.
Радиатор позади присяжных опять зашипел. Адвокат Жув снова поднялся с места, и председательствующий кивком разрешил ему задать вопрос.
— Не угодно ли суду выяснить у свидетеля, составлялись ли ранее в комиссариате протоколы на упомянутую Мариетту Ламбер?
Ответ также был известен Ломону из материалов предварительного следствия; тем не менее он задал вопрос комиссару.
— Только однажды: четырнадцатого сентября прошлого года за пьянство и нарушение общественного порядка в ночное время.
— В компании трех матросов?
— Да. Все они провели ночь в полицейском участке.
— Есть еще вопросы, мэтр Жув?
Адвокат молча опустился на скамью.
— Введите следующего свидетеля.
Им оказался судебно-медицинский эксперт доктор Лазар, мужчина с усами, побуревшими от бесконечных сигарет; ему, как будто, доставляет удовольствие злорадно нагромождать самые ужасные, самые отвратительные подробности.
— Двадцатого марта в половине седьмого утра телефонный звонок из полицейского участка в квартале Буль д’Ор уведомил меня, что…
Наступал вечер, и потолок над плафонами уже затянула тень. Серые окна постепенно чернели, по стеклам скатывались крупные капли сгущавшегося тумана.
Триста человек, сидевшие в зале, молча устремив взгляд в одну точку, не шевелились, и, если кто- нибудь случайно шаркал ногой или начинал кашлять, этот слабый шум производил впечатление оглушительного грохота.
Когда ребенком, особенно на рождество, Ломон бывал в церкви, у него тоже возникало ощущение, будто он перенесен в иной мир, в иную жизнь, и это приводило его в такой трепет, что ему приходилось сдерживаться, чтобы не закричать, а после, вновь увидев на улице освещенные окна домов, услышав привычные звонки трамваев, голоса прохожих и выкрики газетчиков, он испытывал огромное облегчение.
Ломон наблюдал за Ламбером, видимо, погруженным в оцепенение. О чем он думает, почему у него ничего не выражающий взгляд? О чем думают судья Деланн и советник Фриссар, который время от времени подает знаки сидящей в зале жене?
Они собрались здесь с утра, чтобы судить человека, и обязаны неукоснительно соблюдать неизменную процедуру, в которой Ломон, будучи председательствующим, ничего не властен изменить.
С 20 марта, точнее, с того момента, когда комиссар полиции появился на железнодорожном полотне, где был обнаружен труп, колеса судейской машины безостановочно вертелись вот уже несколько месяцев. Онорэ Каду, человек невозмутимый и дотошный, допросил десятки свидетелей, но для судебного разбирательства отобрал из их показаний лишь самые существенные. Десять, двадцать раз следователь задавал Ламберу в присутствии его адвоката одни и те же вопросы. Во все концы Франции — в Париж, Марсель, Лион — были разосланы запросы. Четверо судей, в том числе Деланн и председатель апелляционного суда Анри Монтуар, почти неделю изучали постановление о передаче дела в суд и само дело, в котором содержались все подробности, все пункты обвинения, терпеливо собранные следователем. Ломон в последний раз внимательно перечитал протоколы допросов Ламбера, а за неделю до этого распорядился доставить к нему обвиняемого и в тиши кабинета, в присутствии Жува и секретаря суда, попытался составить мнение о нем.
С тех пор, как изуродованный труп Мариетты Ламбер был ранним утром обнаружен на железнодорожной насыпи, прошло почти девять месяцев, и вот, наконец, через несколько часов шестеро мужчин и одна женщина в нелепой черной шляпке, выбранные почти наугад, вынесут решение не только о том, действительно ли Дьедонне Ламбер убил жену, но и было ли это убийство предумышленным; при положительном ответе на второй вопрос подсудимого ждет гильотина.
Судебно-медицинский эксперт не поленился подробно разъяснить присяжным, каковы признаки, позволяющие приблизительно установить время наступления смерти Мариетты Ламбер, и сделал вывод, что она была убита между девятью и одиннадцатью вечера.
Это был один из ключевых вопросов процесса, который позднее вновь подвергли обсуждению оба приглашенных эксперта — профессор Ламуре и доктор Бени. Один, ссылаясь на температуру воздуха в ту ночь, а метеослужба подтвердила, что на почве отмечались даже заморозки, утверждал, что убийство, возможно, было совершено после полуночи, то есть после того, как прошел парижский скорый; если согласиться с таким заключением, некоторые последующие свидетельские показания окажутся весьма сомнительными.
Мариетта Ламбер, как разъяснил доктор Лазар, скончалась не на рельсах. Во всяком случае, смерть
