– Офицер! – донеслись до Ефремова их взбудораженные голоса. – Офицер!
– Вооружённые! – воскликнул сидевший на козлах солдат и, не дожидаясь указаний полковника, повернул сани прочь от неизвестных людей.
Вдогонку раздалось несколько выстрелов. Одна из пуль угодила в стену дома справа от саней и с громким шипением осыпала громадный кусище штукатурки.
– Езжай, братец, езжай скорее! – проговорил Ефремов, оглядываясь.
Над головой просвистели пули.
Доехав до Столешникова переулка, сани повернули в Козьмодемьянский и остановились. Перед ними выстроилась цепь полиции.
– Слава Богу! – Кучер перекрестился.
До генерал-губернаторского дома оставалось рукой подать.
Ефремов поторопил кучера:
– Не медли, давай вперёд!
Дом был полон людей.
– Здравия желаю, господин полковник.
– Смутные времена, о Господи, трудные.
– До чего Россия дошла!
– Стрелять бунтовщиков, иначе смуту не унять!
Золотом блестели эполеты и погоны младших офицеров.
– Арестовано много демонстрантов, среди них курсистки и студенты, некоторые с револьверами. У женщин находят револьверы за чулками! Представьте себе это! – шепнул стоявший в дверях офицер на ухо Ефремову.
– Число баррикад, несмотря на то что некоторые из них разбирались чинами полиции, войсками и пожарными, всё возрастает, – докладывал кто-то, склонившись над столом и втянув голову в плечи. – Многие баррикады построены из трамвайных вагонов. Есть и такие, которые сооружаются инженерами, эти баррикады основательны и по-настоящему помогают революционерам. Из орудий, поставленных на Страстной площади, сегодня разбивали баррикады у Триумфальных ворот. Обстреливались также дома, откуда так называемые дружинники вели огонь по войскам. К трём часам баррикады у Триумфальных ворот были сбиты, войскам удалось очистить Тверскую улицу. Но по Садовой баррикад ещё полно! Только что я получил сообщение о разграблении революционерами оружейного магазина Торбека на Театральной площади… Одним словом, господа, мы живём эти дни в состоянии войны. Незачем делать вид, что это лишь беспорядки. Это самая настоящая война! Не мятеж, а война! О её причинах мы сейчас не будем говорить. Нам надо одержать победу, а там уж станем разбираться, кто виноват, кто допустил, кто недоглядел.
– Ваше высокопревосходительство, – послышался чей-то голос с другого конца стола, Ефремов не видел говорившего. – Под Москвой, у станции Перово, войска задержали два вагона, гружённых оружием. Всего триста винтовок системы Маузера. Судя по всему, вагоны препровождались из-за границы не без участия германского правительства. Так что уже сейчас вполне очевидно, кто помогает революционерам и для чего…
– Об этом позже и не здесь, – ответил склонившийся над столом человек и приподнял голову, ощупывая исподлобья горящими глазами собравшихся офицеров. – В прежние века страшились чумы, нынче приходится страшиться революционеров… Да-с, приходится смотреть правде в глаза. Революционная сила в России приняла катастрофические масштабы…
К вечеру в Москве были выключены все телефоны, за исключением телефонов должностных лиц, согласно утверждённому генерал-адъютантом Дубасовым списку. К полуночи стрельба постепенно утихла, с Сухаревой башни город стал освещаться огромным прожектором.
Рано утром вновь затрещали выстрелы, грохнули орудия. Драгуны и казаки, без отдыха находившиеся в седле день и ночь, на морозе, были озлоблены и беспощадно расправлялись с любым, у кого было найдено оружие. То и дело раздавалась стрельба по толпе, где бы она ни собиралась. Толпа за несколько дней страшных беспорядков превратилась в символ революционной массы. По городу носились слухи, будто в ближайшее время на помощь революционным дружинам подоспеют тридцать тысяч вооружённых рабочих из Орехова-Зуева и вот тогда-де состоится решительная схватка. Чувствовалось, что за слухами стояли умелые пропагандисты. На улицах, то внезапно пустевших, то заполнявшихся народом, носилось: «Московский гарнизон переходит на сторону повстанцев», затем: «Московский гарнизон остаётся верен правительству и переносит тяжёлые условия с редким самоотвержением»… Что было правдой, никто не знал наверняка. Правдой была кровь. Правдой было желание закончить развязанную на улицах города войну как можно скорее. И каждая из сторон стремилась поставить свою точку в этой войне.
Ближе к полудню Вениамин Ефремов, подъезжая к казармам жандармского дивизиона, помещавшегося в казармах на Петровке, увидел толпу обывателей человек в двадцать и велел кучеру остановить сани.
– Что у вас тут? Никак митингуете? – спросил он ровным голосом.
– Никак нет, – поспешил ответить худощавый гражданин в расстёгнутом пальто, меховая подкладка которого была сильно порвана у самого подола, – мы обсуждаем. События такие невероятные и такие, можно сказать, головокружительные, исторические, что трудно всё осознать в одиночку, господин полковник.
Полковник подошёл вплотную к говорившему и заглянул в его глаза, затем перевёл взгляд на остальных.
– Исторические? – проурчал он и шевельнул густыми усами. – Да, исторические. И я нисколько не сомневаюсь, что всё, что нынче происходит в стенах Москвы, глубоко возмущает и оскорбляет чувства чести и справедливости лучших людей России. Я уверен, что эти лучшие люди пойдут вместе и заодно со мной в деле, возложенном на меня доверием Государя императора. Я уверен, – полковник Ефремов перешёл на крик, – уверен, что победа над крамолой должна быть достигнута не только штыками и залпами, но и твёрдостью духа лучших общественных сил России! Я призываю вас объединиться и сплотиться в борьбе против обрушившейся на наши головы революции!
В морозном воздухе хлопнул выстрел. Полковник успел увидеть раздувшееся в холоде пороховое облачко. Пуля сшибла с Ефремова фуражку.
– Разойдись! – крикнул полковник и вытащил из кобуры «наган». – А ну, гнида подпольная, выходи!.. Но гнида, судя по всему, юркнула за спинами собравшихся за угол. Вскоре от столпившихся никого не осталось. Ефремов опустился в сани и покатил к казармам, разглядывая дырку в фуражке. Каких-нибудь пять миллиметров ниже – и пуля царапнула бы его по лбу.
А через час после этого события Ефремов выехал с жандармами в сторону Каретного ряда, чтобы разобрать баррикады напротив театра «Эрмитаж».
Внезапно вокруг жандармов плотным кольцом выстроились дружинники с винтовками и пистолетами системы Маузер. Но держались они на расстоянии ста шагов, не ближе. Чуть дальше по улице высилась баррикада – нелепая бугристая свалка, блестевшая металлическими вензелями кроватей, черневшая гнилыми ящиками и крутыми боками бочек, белевшая битыми стёклами перевёрнутых сервантов, а ближе всех лежала брюхом наружу телега с оторванными колёсами. Вперёд вышел усталый человек в длинном чёрном шерстяном пальто. На его голове набекрень сидела мятая шляпа, под которой виднелась окровавленная марлевая повязка. В руке он держал чёрный «маузер», пистолет подрагивал в его грязной руке.
– Господа жандармы! – крикнул человек, морщась при каждом слове. – Именем исполнительного комитета Совета рабочих депутатов объявляю вас арестованными! – Его сильно небритое лицо широко раскрывало рот, стараясь проговаривать каждую букву, было заметно, что губы его потеряли чувствительность на морозе. – Сложите оружие! Победа за нами! Мы гарантируем вам жизнь, если вы не окажете сопротивления!
Ефремов шагнул вперёд и, не произнося ни единого слова, вскинул руку с «наганом». Выстрел застал революционного оратора врасплох, как и его товарищей по оружию. Человек в шляпе отшатнулся, поднял руку с «маузером» и упал на спину. Шляпа скатилась с его головы и затихла, словно притаившись, чтобы принять в своё лоно невесомо парившие снежинки. Один из пальцев на руке, сжимавшей «маузер», подёргивался. Революционные дружинники отхлынули тёмной волной и попрятались за углами домов. Жандармы открыли плотный огонь.
