– Он входит… входил в руководство одной крупной фирмы, которая занимается строительными подрядами. Престижное и денежное место. Пётр никогда в жизни не выполнял грубой физической работы, сторонился её, почти боялся. Он привык вести монотонный, сидячий образ жизни, впрочем, это вовсе не означает, что он был затворником. Наоборот. Он жил так, словно варился в котле общественных связей. Масса знакомых, множество встреч. Привык если не к роскоши, то к большому удобству. Насколько я знаю, он лишь раз в жизни принял участие в туристском походе, да и то драпанул в самом начале. Физически-то он вовсе не слаб, рослый такой, но запустил себя сидячей жизнью. Сам бы он никогда не отправился по этому конному маршруту, но его надоумила жена.
– Каким образом?
– Кто-то из очень интересовавших Петра бизнесменов купил две путёвки сюда. Он решил воспользоваться случаем для проведения переговоров в неофициальной обстановке.
– Однако неужели среди богатеев найдётся хоть один, кто захочет отправиться в глушь, лишённую мало-мальских удобств? – удивился Дагва.
– Разные встречаются. Вот, к примеру, Пётр поехал, – развёл руками Сергей. – Может быть, Марина обманула его, решила просто подшутить над ним, пустив слушок про того человека… У них давно отношения расклеились, а она ведь совсем не такая уж миленькая добрячка, как это может показаться на первый взгляд. Впрочем, вы же не видели её.
– Если на то будет воля Ульгеня, то мы найдём эту Марину.
– Ульгень? – удивился Сергей. – Вы тувинец? Верите в Ульгеня?
– Нет, просто иногда говорю так. Я считаю, что дело не в том, как мы называем Бога, а в нашем к нему отношении. Мои предки принадлежали к известному роду северных тувинцев, однако я растерял всё, что свойственно моему народу. Я, конечно, говорю о духовной стороне. Я работаю в милиции, владею оружием, но я не воин и не охотник. Я подчиняюсь не закону Ульгеня, а закону государства. Какой же я тувинец? У меня ничего нет. Я ничем не отличаюсь от моего сержанта Морозова. В нём бежит русская кровь, но он не знает, что это означает. В моих жилах течёт кровь тувинцев, и я знаю, что это означает, но я не следую её голосу. Поэтому я и говорю, что я – Дагва Хайтювек – ничем не отличаюсь от Лёни Морозова.
– Я вижу, вас это огорчает, – заметил Сергей.
– Есть немного…
В эту минуту собака насторожилась и громко зарычала.
– Почуяла что-то, – сообщил солдат, понизив голос до шёпота, – впереди кто-то есть.
– А ну-ка, братцы, спешимся, – негромко скомандовал Дагва. – Присмотримся чуток… Однако я не слышу ровным счётом ничего. Попридержи своего пса пока что…
Сергей стоял, нервно поглаживая шею лошади. Он не был вооружён и чувствовал себя в те минуты совершенно беспомощным. Возможно, ружьё не помогло бы ему, начни Пётр палить из густых зарослей, но казалось, что с оружием в руках было бы спокойнее.
– Товарищ лейтенант, – прошептал солдат Ямочка, напряжённо вытянув загорелую шею, – мы так ничего не увидим. Гюрза учуяла кого-то, но далеко ещё. Я могу спустить её с повода, если прикажете.
– Пожалуй, так и сделаем, – кивнул Дагва. – Действуй, боец, командуй своим зверем. Пусть мчится вперёд и хватает нашего психа.
– А если это не Пётр? – спросил Лисицын.
– Мы же по следу двигались, – обиделся солдатик, – Гюрза другого человека не тронет, на хрена ей другого хватать? Она у меня умная.
Он отцепил собаку и проговорил ей что-то на ухо. Животное громко заскулило, демонстрируя хозяину своё нетерпение, и бросилось в чащу. Послышался шумный бег сквозь густую листву и яростный лай.
– Теперь мы двинем следом, – распорядился Дагва. – Только лошадей привяжем тут, а то там сплошной бурелом. Однако кому-нибудь надо остаться с ними.
Он посмотрел на второго солдата и указал на него пальцем.
– Ты покараулишь. Только автомат сними с предохранителя. Собака, знаешь, собакой, а как там всё повернётся, бес его знает… Сергей, вам бы я тоже посоветовал переждать здесь.
– Зачем же я тогда поехал с вами?
– Я вас не звал. Поймите меня правильно. Сейчас может случиться всякое.
– Я понимаю. Но и вы поймите меня. Для вас Пётр – всего лишь преступник. А я его знаю немного с другой стороны. Кроме того, я хотел бы напомнить, что он – своего рода результат научного эксперимента. Я полагаю, что его надо брать живым.
– Попробовать можно, однако ручаться за поведение психа никто не может, – милиционер повесил автомат на плечо.
– Он не псих, сколько можно повторять! – с досадой махнул рукой Лисицын. – Что до меня, то я ведь как-никак журналист. Разве могу я позволить себе роскошь не присутствовать на уникальной операции?
– Я не знал, что вы журналист, – как бы извиняясь сказал Дагва.
– Я начинал с военных репортажей.
– Ну… Ладно…
Чёрное Дерево
Пётр дремал, прислонившись спиной к толстому стволу лиственницы. Этому дереву было не менее пятисот лет, оно повидало немало всякого за свою жизнь. Но никто не мог выведать у лиственницы того, что она знала.
Пётр пошевелил головой и будто бы нащупал что-то затылком на шершавой древесной коре.
– Чёрное Дерево, – прошептал он, – Чёрное Дерево! Дерево! Я знаю, что такое огонь, я однажды сгорел и превратился в уголь из-за удара молнии…
Пётр открыл глаза и огляделся. Он увидел свои голые ноги и перетянутый патронташем живот. Подняв правую руку, он внимательно осмотрел её, словно хотел обнаружить что-то новое в этой руке. Покрывавшая кожу глина сильно потрескалась, кое-где отвалилась, а в некоторых местах висела на волосах мелкими бурыми крошками.
Пётр смотрел на себя и никак не мог понять, что он чувствовал. Он ясно ощущал, что раздвоился. Один Пётр называл себя Чёрным Деревом и вёл себя, как первобытный человек, повинуясь законам кровожадных предков. У этого Петра была своя логика, своё мировоззрение. Другой же Пётр наблюдал за дикарём со стороны, но никак не мог повлиять на Чёрное Дерево. Второй Пётр, пришедший в тайгу из цивилизованного мира, лишь созерцал, но ничего не делал; ему казалось, что он смотрел удивительный сон, осознавая себя его полноценным участником. Иногда цивилизованному Петру казалось, что он ужасался поступкам Чёрного Дерева, но в действительности он оставался спокоен. Но в действительности он понимал, что стояло за каждым шагом дикаря, и он по-настоящему удивлялся только одному – как он мог понимать и не понимать одновременно, как он мог хотеть и в то же время искренне протестовать против того, чего хотел.
Он раздвоился.
Когда начинал действовать Чёрное Дерево, Пётр почти исчезал, растворялся, уходил в небытие. Затем, когда Чёрное Дерево возвращался с военной тропы, Пётр тоже возвращался, вступал во владение своим телом и сознанием, оценивая произошедшее. Но с каждым разом вернувшееся сознание цивилизованного Петра делалось слабее и слабее, зато Чёрное Дерево становился сильнее. Чёрное Дерево вдруг начинал вспоминать что-то из своего прошлого, о котором цивилизованный Пётр не имел ни малейшего представления, и его это крайне удивляло. Удивляло даже больше, чем поступки Чёрного Дерева.
Несколько минут назад он увидел себя со стороны: увидел человека верхом на лошади, его длинные, почти до самых ягодиц, чёрные волосы размеренно колыхались на ветру. Человек ехал по красивой горной долине, а линия горизонта за его спиной была изрезана снежной горной грядой. За спиной человека висел в кожаном чехле лук со стрелами. На крупе лошади виднелась нарисованная белая молния, а на шее различались красные отпечатки ладоней. Пётр знал, что он ехал в поход, чтобы отомстить за своего погибшего родственника. Однако ни имени родственника, ни кем был родственник – брат, отец или племянник, – Пётр не помнил. Он лишь ясно слышал мысли, теснившиеся в голове, мысли неуёмного гнева.
Но самое странное было то, что лицо увиденного им человека не было лицом Петра. Оно отличалось сильной скуластостью, узкими глазами и почти коричневым цветом кожи.
«Нет, это не я. Это просто какой-то дикарь… Но почему-то я знаю, что вижу себя… Почему этот человек
