живёт: для семьи или для работы. Совмещать эти вещи нельзя, если хочешь хотя бы в одной из них быть полноценным.
– Вы избрали работу?
– Нет. Я избрал свободу. Я не могу жить ради работы. Для меня это такое же безумие, как если бы я жил ради чего-то другого. Нельзя жить ради чего-то. Жизнь даётся для жизни, чтобы можно было глубоко дышать, когда в глубоком вздохе есть настоящая потребность, чтобы можно было мочиться, когда подступает такая необходимость. И так далее. Жизнь – процесс естественный. А если жить ради чего-то, то это уже жизнь на заказ, отработка, каторга, даже если она украшена всякими бантиками, цветочками и колокольчиками.
– Ваша жена считает так же? Она согласна?
– Теперь да. Она умная женщина.
– Вы встречаетесь?
– Изредка. Бывает, что мы спим вместе. И эта любовь сильнее нашей прежней.
– Как же так?
– Она не связывает нас. Мы легко проводим время вместе и не страдаем при разлуке. Разве это не здорово?
– Но ведь любовь предполагает боль и страдания, не так ли? – Артём посмотрел Сергею прямо в глаза.
– Ты говоришь о любви собственника. Ты любишь книгу, перечитываешь её постоянно, но боишься дать её кому-либо, потому что её могут испортить. А бывает и того хуже. Бывает, что боишься дать её кому-либо, потому что эту книгу может полюбить кто-то другой. Это я испытал на себе.
– Не верю. Вы же совсем не жадный.
– И ещё я не ношу усы и бороду.
– При чём здесь это?
– При том, что это не означает, что я не носил их раньше. Мало ли что было во мне прежде. Я богат на всякие гадкие чувства. Я умел сильно ревновать, жутко ненавидеть, желал людям дурное, однажды даже проклял кого-то… Было. Разное было.
– Получается, что я ничего не знал о вас.
– Тебе нечего знать обо мне. Я ничего не представляю собой. Попытайся понять это. Этого долго не могла понять моя жена. Она считала, что меня можно любить за что-то, я же всегда пытался растолковать ей, что во мне нет ничего такого, что характеризовало бы именно меня. Каждое из «моих» качеств можно было найти в ком-то ещё. Земля полна чудесными людьми. По сути своей все люди хороши. Но они не всегда хороши. Каждый из нас помещён в определённые обстоятельства, где он проявляет либо одни, либо другие качества. Я бываю отвратителен в некоторых случаях. Жена, например, не переваривала, когда я пил водку. Она утверждала, что я становился похож на животное. Тем не менее это был я. И она почему-то продолжала меня любить. Но именно из-за её желания видеть меня только хорошим, только соответствующим её пожеланиям, мы и расстались. Вернее сказать, это послужило причиной для понимания.
– Вы странный человек, Сергей Владимирович.
– Я нормальный человек.
– Вы любите всё, но ничего не хотите.
– Тебе так кажется. Я много чего хочу, но я ни о чём не мечтаю.
Сергей поднялся и, не стряхнув налипшую на штанины хвою, неторопливо двинулся дальше. Артём пошёл следом. В лесу было тенисто и густо. В солнечных лучах то и дело проявлялась нежно подрагивающая паутина.
– Сергей Владимирович, а как было на войне? Вы же участвовали в ченгремских событиях? – спросил молодой человек.
– Что это тебя заинтересовало вдруг?
– Вы рассказывать умеете. У других редко что и клещами вытащишь.
– Значит, просто не хотят. А рассказывать о Ченгреме можно так же долго, как о любом другом месте и о любом другом событии. Мне там повезло. Меня спас случай. Вернее, не случай, а человек, которого случай послал ко мне. И он не мог объяснить толком, зачем он притащил меня в свой лагерь. Ведь я был практически мёртв. Я-то думаю теперь, что он – мой ангел-хранитель, воплотившийся в человеческом теле. Интересный человек. Я бы хотел повидаться с ним снова…
Тем временем девушки накрывали на стол, отмахиваясь от наседавших со всех сторон комаров.
– Надо было репеллент прихватить.
– А мы сейчас попросим ребят развести костёр и отгоним мошкару дымом.
– Да уж! Дозовёмся мы их! Жди больше!
За оградой послышался мягкий шум мотора, хлопнула дверца. Ксения поднялась на цыпочках и вытянула шею. Перед воротами стоял «ситроен» бледно-голубого цвета.
– Кто бы это мог быть?
За листвой кустарника скользнула тень, и в воротах появился Гоша Саприков. Он выглядел печальным, длинным, больным. Его грязные волосы были стянуты на затылке в неопрятный хвост.
– Гоша! – воскликнула Неглинская.
– Гоша! – удивилась Ксения.
– Гоша, – ответил, кивая, музыкант. – Да, девочки, меня зовут Гоша. Гоша Саприков, сын Тимофея Саприкова…
Страх накатил на девушек одновременно.
– Гоша, что с тобой? – насторожилась Неглинская, видя жуткое выражение на лице приближающегося парня. – Ты болен?
– Нет. Я здоров. Немного бок ноет от когтевской пули, но это пустяки в сравнении с остальным. Где Лис?
– Сергей где-то там, в лесу, – неопределённо махнула рукой Наташа.
– Я подожду его. У меня есть время.
Гоша плюхнулся в соломенное кресло и положил на колени невесть откуда появившийся здоровенный пистолет. Девушки притихли. Голова Ксении закружилась. В одно мгновение в памяти восстали все недавние события. Перед глазами всплыла пузырящаяся кровь. Гоша тихонько вздохнул. По его лоснящемуся лицу медленно сползали капли пота. На нижней прикушенной губе виднелся след запёкшейся крови. Его руки беспокойно шарили по гладкой поверхности оружия.
– Скоро Лис вернётся?
– Мы не знаем.
– Он мне нужен. Куда он ушёл? – Гоша вдруг нервно вскочил. – Куда он подевался, суки?! Говорите, где его искать!
Он выпростал обе руки перед собой. Левая рука наставительно трясла указательным пальцем, а правая сжимала пистолет, направленный на девушек. Ксения обмерла. Эту картину она уже видела в Купальскую ночь. Точно так стоял и сжимал пистолет содрогающимися руками другой мужчина. Тому была нужна жизнь Ксении и Сергея. Этому был нужен только Лисицын, но его оружие смотрело на неё. Ксения отступила назад и наткнулась на ступеньку.
– Ах!
Она не удержалась и упала на спину. Наташа Неглинская завизжала от неожиданности. Гоша втянул голову в плечи, зажмурился и нажал на спусковой крючок. Оглушительно прозвучал в лесной тишине выстрел. Загалдели перепуганные вороны. В стороне надрывно залаяла собака. Пуля ударила в деревянную стену над верандой.
– Где Лис?! – снова закричал Саприков, держа пистолет почти вертикально.
– Он в лесу, он в лесу! – визжала Неглинская.
Гоша взвыл. Его распирало чувство, с которым он был не в силах совладать. Казалось, тело готово было разорваться, оно пылало изнутри, оно клокотало, как вскипевшая кастрюля, оно гудело. Гоша ощущал все эти процессы одновременно и задыхался от переизбытка чувств. Он то и дело широко раскрывал рот, глотая воздух. Иногда он цеплялся за своё горло, словно пытаясь разорвать его и через проделанное отверстие
