потом вновь воцарилась тишина. Прибой продолжал мерно накатываться на берег, его звук сливался с шумом крови, бившейся в моих висках. Полумесяц луны еще не поднялся, и я поймал себя на том, что пытаюсь действовать, как на тренировках по стрельбе в условиях слабой освещенности – ловлю движение краешком глаза, определяя положение противника периферийным, а не прямым зрением.
Хемингуэй лежал рядом, напрягшись, но, судя по всему, стрельба ничуть не испугала его. Он подался ко мне и прошептал:
– Почему ты думаешь, что они целили не в нас?
– Я не слышал свиста пуль над головой и шороха кустов, в которые они должны были угодить, – шепотом объяснил я.
– В темноте люди стреляют выше цели, – заметил Хемингуэй, продолжая вжиматься в склон и быстро поворачивая голову из стороны в сторону.
– Да.
– Ты определил, из какого оружия стреляли? – спросил Хемингуэй.
– Из пистолета либо одиночными из автомата, – прошептал я. – „Люгер“, может быть, „шмайссер“. Судя по звуку, девятимиллиметровый.
Хемингуэй кивнул.
– Они могут обойти нас справа. По тростниковому полю.
– Мы бы услышали их, – возразил я. – Мы здесь в безопасности. – Пока нам действительно нечего было бояться.
Несмотря на то что стрелявший находился выше нас, занимая более выгодную позицию, любой, кто попытался бы подобраться к нам слева по высоким скалам, либо справа через тростниковое поле, выдал бы себя громким шорохом или хрустом стеблей. Разделявший нас склон и гребень густо заросли кустарником; мы с Хемингуэем без труда поднялись на холм при дневном свете, однако ночью было практически невозможно напасть на нас, не издавая шума.
Разве что если противник заранее тщательно изучил склон и мог ползти вслепую.
Могло случиться и так, что в эту самую минуту, когда мы лежали здесь, сосредоточив внимание на гребне, из заболоченной бухты за нашими спинами по склону поднимались другие.
– Иду вперед, – прошептал я.
Хемингуэй крепко стиснул мое плечо:
– Я тоже.
Я придвинулся к нему вплотную, и теперь мой шепот был почти не слышен:
– Кому-нибудь из нас придется ползти направо, туда, где мигал второй фонарь. Другой попытается приблизиться к дереву… чтобы проверить, там ли те двое или уже ушли… – Я понимал, что разделяться в темноте опасно – хотя бы из-за того, что мы могли начать перестрелку между собой – однако от одной мысли о человеке, затаившемся справа, у меня по спине пробегали мурашки.
– Я пойду к дереву, – прошептал писатель. – Захвати фонарик. Нам ни к чему палить друг в друга.
Мы загодя прикрыли стекла фонариков плотной красной материей, через которую проникали едва заметные лучи. Это и был наш опознавательный сигнал.
– Осмотрев местность, встречаемся здесь же, – прошептал Хемингуэй. – Удачи! – Он начал протискиваться под низкими ветвями кустарника.
Я прополз направо, спустился в нашу расщелину, выбрался с другой стороны, вплотную приблизился к тростниковому полю и только тогда стал подниматься по склону к гребню.
Я не слышал ни звука, кроме шороха ветра в тростнике, шума прибоя и своего натужного дыхания. Я полз на коленях и локтях, не забывая держать задницу как можно ниже. Теперь в любую минуту могла взойти луна.
О том, что я добрался до вершины гребня, я догадался только после того, как выполз из густого кустарника и почувствовал под собой травянистую, но плотно утоптанную тропинку. Слева от меня тропинка петляла по гребню, приближаясь к дереву. Справа от меня она изгибалась влево вдоль стены тростника и спускалась по восточному склону к дороге, которая шла берегом бухты к рельсам и заброшенной мельнице. Я торопливо пробежал по дорожке и, опустившись на корточки под кустом, осторожно и медленно поднял голову.
Я не уловил движения ни слева, ни справа, не слышал, как Хемингуэй подбирался к дереву в пятнадцати метрах от меня.
Я бросил взгляд в сторону бухты и не увидел ничего, кроме темной воды и пальмовых крон на противоположном берегу под Двенадцатью апостолами. Вероятно, я оказался точно в том месте, где вспыхивал второй фонарь, но в темноте не обнаружил никаких следов и решил, что его обладатель вернулся по тропинке на юг, к бухте, рельсам и мельнице.
Либо он засел в кустах за поворотом тропинки.
Я повесил автомат на шею, сунул ствол под левую руку, вынул из кобуры „магнум“, снял его с предохранителя и положил большой палец на ударник затвора. Перемещаясь на полусогнутых ногах и только короткими перебежками, я отправился по тропинке к югу, петляя из стороны в сторону и задерживаясь в укрытиях, чтобы отдышаться и прислушаться.
До меня доносились только шорох тростника и звук все удалявшегося прибоя.
Внизу холма тропинка проходила по открытому участку.
Я стремительно перебежал его, непрерывно петляя. Мои внутренности сворачивались клубком в ожидании выстрела, но выстрела не было, и, оказавшись у подножия, я остановился на двадцать секунд, чтобы унять дыхание, после чего ступил на старую железнодорожную ветку, пробегавшую вдоль берега.
Если Хемингуэй попал в беду, я мог бы за пару минут добраться до него, взбежав по склону и спустившись по гребню. И, возможно, угодить в очередную западню.
„Не очень-то умно, Джо“, – сказал я себе и двинулся к югу, к старой дороге. Когда мельница работала, дорога, вероятно, была покрыта гравием, но теперь ее середина заросла травой и лианами по пояс – остались только две едва заметные колеи.
Я бежал, пригибаясь и держа плечи на уровне травы, подняв пистолет, готовый к стрельбе. Инстинкт подсказывал мне, что в темноте и высокой траве нож удобнее огнестрельного оружия.
Кто-то шевельнулся примерно в сотне шагов впереди – там, где стену тростника прорезали старые рельсы. Я упал плашмя и навел пистолет обеими руками, понимая, что этот „кто-то“ находится слишком далеко для прицельной стрельбы, и ожидая очередного движения. Все было тихо. Я досчитал до шестидесяти, поднялся на ноги и побежал дальше, перепрыгивая с колеи на колею через неравные промежутки. По моим ногам и локтям хлестала высокая трава.
На дороге у тупика первой железнодорожной ветки никого не оказалось. Ржавые рельсы убегали в тростник, исчезая за поворотом в пятидесяти шагах от меня. Тростник был такой высокий и темный, что просека казалась туннелем. Далеко впереди и слева я видел два заброшенных причала, которые спускались к бухте. На обоих не было ни души.
Полумесяц луны поднялся над горизонтом. Мои глаза привыкли к темноте, и у меня возникло такое ощущение, будто бы кто-то внезапно зажег поисковый прожектор и шарит его лучом по бухте и склону холма. Я сместился влево, в тень высокой травы, и быстрым шагом вернулся к точке, откуда были видны причалы и труба.
В ста двадцати шагах впереди стояли два кирпичных здания, из которых обработанный тростник погружался на плоскодонные баржи. Теперь их крыши и окна с разбитыми стеклами могли послужить идеальной позицией для снайпера.
Я лег в траву и обдумал возможные варианты действий. В этом месте дорога изгибалась вокруг холма по направлению к зданиям, второму холму, расположенному за ними, и к самой мельнице, которая стояла в четверти мили за причалами. Я мог двинуться сквозь джунгли и тростниковое поле за ближайшими зданиями либо обойти их по дороге, освещаемый со спины луной. Даже ползя по-пластунски, я был бы прекрасной мишенью для стрелков, засевших на вторых этажах или на крышах зданий. У меня с собой были „томпсон“ и „магнум“, но на протяжении шестидесяти-семидесяти ярдов они ничем не могли бы мне помочь. Расположившись у трубы со снайперской винтовкой, противник накроет меня, как только я высунусь из-за изгиба холма.
