двух животных. Мой отец быстро научился ездить верхом. Поняв, что такое конь, Абсароки стали уходить в далёкие походы, чтобы обеспечить наше племя большим табуном. С тех давних времён у нас сложилась традиция отправляться в поход за лошадьми обязательно пешком.
Старый индеец вновь умолк и тяжело вздохнул.
— Однажды Высокая Выдра, мой отец, собрал отряд и повёл его в страну врагов далеко на юг, где паслись громадные табуны. Много дней и ночей прошло в пути.
Солнечный Шест подробно перечислял реки и горы, которые пришлось преодолеть Высокой Выдре, подробно пересказал все беседы славных воинов, детально описал их священные раскраски и амулеты.
— И вот они увидели прерию, покрытую лошадьми от края до края, будто это было несметное стадо бизонов, какое мы привыкли видеть на нашей земле. Высокая Выдра велел своим друзьям взять отборных коней для себя и гнать перед собой как можно больше лошадей. Абсарокам удалось увести огромный табун, но ещё больше осталось возле деревни врагов. Вскоре отец заметил погоню, которой не составляло труда идти по хорошо видимому следу. Много раз наши люди вступали в сражение, сдерживая противника. Почти половину года провёл отряд Абсароков в походе. Некоторые погибли. Часть лошадей разбежалась. Но среди тех, которых привёл с собой Высокая Выдра, мой отец, была кобыла красного цвета. Наши шаманы сразу решили, что лошадь эта была священна, и отвели её к своей палатке. Никому из воинов не разрешалось садиться на ту красную лошадь. Когда её выводили на пастбище, рядом непременно находились семеро воинов в священных нарядах. На голове кобылы обязательно красовался пышный убор из орлиных перьев. Шаманы иногда рассказывали на воинских сходках, что им сообщала красная кобыла. Ежегодно её отводили к лучшим жеребцам, чтобы она приносила приплод, и всегда на свет появлялись красивые жеребята, похожие цветом на мать… Прошло время, и многие наши враги прознали про священную лошадь. К нам приезжали посланники Черноногих и Отрезателей Голов, приходили Волки и Полосатые Перья. Все они предлагали богатый выкуп за красную кобылу, но шаманы и вожди Абсароков всегда отказывали им. Поэтому нам сопутствовала удача. Но однажды священная лошадь шагнула в большую палатку для проведения церемоний, вдохнула дым тлеющей душистой травы и, наполнившись им, взмыла в воздух. Высокая Выдра, мой отец, видел, как запылали огнём её глаза. Лошадь поднялась под самый дымоходный клапан. Вождь племени прибежал, чтобы просить священное животное остаться, но лошадь сказала, что ей пришёл срок встретиться с Громовым Существом. И она выплыла вместе с дымом. Многие люди заметили нашу красную лошадь высоко в небе среди туч. Но после этого она не появлялась. Шаманы говорят, что в их большой палатке хранится призрак красной кобылы, но никто не знает этого наверняка. Зато я повстречал однажды красную лошадь у подножия Медвежьей Горы. Я выслеживал крупного лося и неожиданно услышал ржание чуть в стороне. Я было решил, что поблизости шли вражеские лазутчики, и притаился. Но прямо ко мне выбежала из-за густого кустарника лошадь ярко-красного цвета. Сперва я испугался, поняв, кто это, затем успокоился. «Помнят ли обо мне Абсароки?» — спросила она. «Да, помнят», — сказал я ей. «Всё ли хорошо у Абсароков?» — спросила она. Я ответил, что старики вспоминают лучшие времена. «Да, я помогала Абсарокам, — сказала кобыла, — но я покинула вас, потому что вы встретили людей с прозрачными глазами и приохотились к новым вещам, пользуетесь ружьями, порохом, стеклянными бусами, тряпичными рубашками. Вы кладёте на спины коней сёдла». Лошадь долго разговаривала со мной и уверила, что никто не увидит её до тех пор, пока Абсароки не прекратят общаться с белыми людьми. Но когда она вернётся из страны призраков, с ней придёт столько бизонов и лошадей, сколько нам представить трудно. И она принесёт великий ураган. Но я думаю, что это произойдёт не очень скоро.
— Почему? — подался вперёд Джон Браун.
— Абсароки сильно привыкли покупать товар у белых людей. Кто захочет теперь жить без ружей, пули которых запросто пробивают даже священные щиты?..[10]
В тот вечер в деревне проходили пляски, и перед глазами белых людей предстали две голые мужские фигуры, вымазанные белой глиной, потрескавшейся на изгибах колен и локтей, и на спинах этих танцоров были прилажены мягкие оленьи шкуры. Оба плясуна двигались на полусогнутых ногах, изображая оленя и олениху, и на голове каждого из них была привязана кожаными шнурками безглазая оленья маска, при этом на голове самца покачивались раскидистые тяжёлые рога, неизвестно каким образом прикреплённые к маске. Руки каждого были украшены связками кукушечьих перьев. Дикарь-самец двигался кругами, оглашая воздух звуками, весьма схожими с рёвом настоящего быка, и, приближаясь к индейцу-самке, он тыкал своим заметно набухшим половым органом между ягодиц своего партнёра. При каждом сильном ударе разгорячённая мышца наливалась соком, приводя зрителей в явный восторг. Оба танцора возбуждались на глазах. Женщины с весёлым смехом бросали в них комья грязи и пучки травы.
— Это дичайшее зрелище! — воскликнул Джон. — Такое было возможно на публике разве что в античном Риме! Потрясающе!
Когда танцор-самец сумел, наконец, попасть в такт движению партнёра, и его разросшийся половой орган, смазанный жиром, проскользнул в намеченное отверстие, танцор-самка упал на локти и ткнулся головой в землю. Окружающие бросились к совокупившейся паре, хлестая обоих связками душистой травы. Затем все расступились, и вокруг костра свился пёстрый хоровод поющих фигур. Всё племя присоединилось к празднику.
— Я никогда прежде не встречал такого массового торжества, — прошептал Джон, глядя на двигающихся по кругу людей.
— И я не видел такого прежде, — поразился Молчун, — всякое бывало, но чтобы так вот, на виду у всех…
— Подумать только, — продолжил размышления Джон, когда они вернулись в палатку Солнечного Шеста, — эти люди не скрывают ничего, что у них на душе. Они выражают себя, не заставляя никого следовать за собой. Потрясающе! Они абсолютно свободны! Я теперь понимаю, что такое свобода… Ты волен высказать свою мысль, проявить её в реальной форме, а твои сородичи должны решать, вредит она им или нет… Ничто не запрещается… Если кому-то не нравится, он просто уходит в сторону и не принимает участия… Потрясающе! Марсель! Послушай меня, Молчун!
— Что тут слушать? Чему ты удивляешься? Разве ты удивишь кого-нибудь, когда скажешь, что ты голоден?
— Нет.
— А когда ты хочешь женщину?
— Ну… это как бы не совсем прилично… в цивилизованном обществе…
— Твоё цивилизованное общество похоже на размалёванные лица краснокожих в бою, за которыми не угадать истинных чувств. — Молчун поковырял в носу и обтёр палец о штанину. — Разница заключается в том, что дикари скрывают своё настоящее лицо, дабы их не сумели распознать злые духи, а белые прячутся друг от друга. Индейцам нечего скрывать, они не могут позволить себе скрывать что-либо, потому что целиком зависят от сородичей…
Утром к большой деревне присоединилась община Сидящего Волка. Пышная процессия въехала в лагерный круг под громкие приветственные крики дикарей. Марсель Дюпон поспешил навстречу приехавшим, показывая руками на Лесное Лекарство. Сердце его застучало учащённо.
— Взгляни на эту женщину! — воскликнул Джон, размахивая руками.
— Не смотри на неё так жадно, старина, — предупредил Молчун и оскалил зубы, а через пару секунд он кивком указал на слезающего с коня Сидящего Волка и добавил: — Вон тот здоровяк может разделаться с тобой, не моргнув глазом.
— Он её муж?
— Хуже, гораздо хуже, Джон… Это слишком долгая и чересчур таинственная история, чтобы изложить её в двух словах. Я уж сам положил глаз на Лесное Лекарство, но Сидящий Волк отреагировал на это странно. Она окружена тайной. Она — шаманка, каких никто ещё не встречал среди Абсароков. Её желают все, но все её опасаются. Я видел множество мужчин, подглядывавших за нею и теребивших свои члены, когда она уходила в одиночестве купаться на реку. Все становились похожими на взбудораженных быков, но никто из индейцев не осмеливался к ней приблизиться… А уж среди Абсароков скромников не отыскать…
— Лесное Лекарство? Это её имя? Замечательное имя… замечательная женщина.
— Забудь о ней, как о страшном сне, мой друг, — сказал Молчун, повернувшись к англичанину. —
