— Из церкви приходили, — глухо отозвался отец Изабеллы. — Пригрозили, что не будут отпевать её и не позволят похоронить Изабеллу на городском кладбище. Сказали, что не разрешат никому из священников даже прочитать молитву в нашем доме! Как же так! Разве это справедливо? А где же всепрощение? А кто же заступится за мою доченьку, если не Церковь? Почему вы отворачиваетесь от нас в трудную минуту?
— Я не отворачиваюсь, сударь. Как я уже сказал, я здесь, чтобы подготовить вашу дочь к последнему пути.
— Правда? — Отец Изабеллы быстро спустился по лестнице, громко стуча башмаками по шатким деревянным ступеням. — Но вы… вы и впрямь готовы… отпустить ей грехи?
— Не беспокойтесь, сударь, — мягко проговорил Толстяк, — я всё сделаю.
— Сюда, идите сюда… Она здесь… Несчастная моя красавица… Доченька моя… Как же она могла… Как осмелилась… Ведь ужас-то, ужас… Умоляю, сделайте так, чтобы её приняли. Нельзя, чтобы она маялась на том свете…
— Всё будет хорошо, — забормотал Шарль, невольно проникаясь тревожным волнением поникшего от горя родителя. — Всё будет хорошо…
Мерддин. Май 472 года
Артур, стараясь шагать тише, вошёл в покои Гвиневеры. Его жена лежала на просторной кровати, покрытой прозрачным балдахином. На скамьях сидели три служанки, готовые выполнить любое указание Гвиневеры. Увидев Артура, они проворно поднялись и поклонились вледигу.
— Спит? — одними губами спросил Артур.
Служанки кивнули.
— Нет, я не сплю, — сказала Гвиневера, открыв глаза. Она ждала ребёнка и чувствовала себя не лучшим образом. — Сядь возле меня, государь.
Артур поднял край балдахина и отбросил его, чтобы лучше видеть жену. Взяв её за руку, он улыбнулся.
— Как твоё самочувствие?
— Хорошо… Но всё теперь кажется мне не таким, как прежде. Я чувствую что-то новое… Мир стал другим для меня…
— Из-за ребёнка? — Артур указал глазами на округлившийся живот Гвиневеры.
— Да… Мне трудно объяснить словами… Я уже люблю моего ребёнка, хотя он только зреет в моём теле. Но я уже чувствую его по-настоящему. Чувствую как полноценное живое существо. Я вовсе не мечтаю о нём, не жду его, но живу вместе с ним, разговариваю с ним. И мне кажется иногда, что я слышу его мысли. Может ли такое быть?
— Мне не открыты тайны женской природы. Мужчина многое не способен понять из того, что естественно для женщины.
— Но как может быть, что я люблю существо, которого ещё нет? — изумлённо продолжала Гвиневера. — Ребёнка ещё нет, но любовь к нему уже есть. Значит, наша любовь направлена не к кому-то конкретному?
— Быть может, любовь подобна воздуху? Она просто необходима нам? — спросил Артур.
— Возможно…
— Когда приходит нужда в любовном воздухе, мы начинаем искать этот воздух и легко отыскиваем его. Однако…
— Не говори, государь, об этом. Мне хорошо известны слова, готовые сорваться с твоих губ…
— Я знаю, что ты не любишь меня, — продолжил Артур. — Ты просто честно исполняешь долг жены. Но уже за одно это я благодарен тебе. Ты честна передо мной, верна мне, согласна идти по жизни, взяв меня за руку. Чего ещё могу желать? Твоей любви? Возможно, когда-нибудь и ты полюбишь меня, а пока моей любви сполна хватит на нас двоих.
— Я полна глубочайшего уважения к тебе, государь мой.
— Спасибо и на том, — улыбнулся Артур.
— Не думай, что я не понимаю, каких внутренних сил тебе стоило пойти навстречу моим желаниям. Я понимаю… Сама я не готова была протянуть тебе руку, но ты сделал шаг ко мне… Не один шаг… Ты проделал долгий путь, муж мой. Ты самый благородный из всех известных мне людей.
Артур, нежно поглаживая живот Гвиневеры, ответил:
— Любящий человек не приносит себя в жертву, он просто живёт в любви. Я делаю то, что считаю нужным, а ты делай своё. Теперь, когда ты носишь в себе ребёнка, ты обязана научиться прежде всего думать о нём.
— Так же, как ты думаешь о своём народе, государь?
— Именно. Отныне ты — мать. Твоя забота — потомство.
Артур снял с шеи шнурок, на котором висела деревянная фигурка, спасшая его однажды от удара стрелы.
— Возьми этот амулет. Он всегда охранял меня. Пусть теперь послужит тебе, а после — ребёнку.
— Ты говоришь так, словно прощаешься со мной.
— Прискакал гонец. На восточных границах очень неспокойно. Мне придётся уехать на некоторое время. Грядёт большая война.
— Германцы?
— Да, саксы, алеманы, англы. Огромная армия идёт на нас. Начинаются трудные времена. Я хочу, чтобы ты проводила как можно больше времени с Мерддином.
— Хорошо, государь.
— Сейчас он отправился зачем-то в свою лесную берлогу, и я не знаю, дождусь ли его возвращения… Мне так нужно поговорить с ним. О многом поговорить…
Мерддин стоял на краю обрыва и смотрел вниз. Лес шевелился, колыхался, перекатывался зелёными волнами, подчиняясь нажиму ветра. Ровный шум листвы нарастал с каждой минутой. Ветви деревьев раскачивались сильнее и сильнее. Ветер усиливался.
Мерддин поднял глаза к небу.
— Я чувствую твоё присутствие, Магистр, — проговорил он.
Постояв некоторое время на обрыве, друид повернулся и неторопливо двинулся к своей лесной хижине. Приблизившись к входу, он опять остановился и обернулся к лесу.
В двух шагах от себя он увидел полупрозрачные очертания человека в длинном одеянии.
— Магистр!
— Брат мой Мерддин! Мы давно не встречались, я пришёл побеседовать с тобой, — проговорила человеческая тень.
— Приветствую тебя, Магистр! Редко выпадает мне счастье беседовать с Хранителем Ключа Знаний.
Очертания человека сделались отчётливее, но, как всегда, лицо Магистра оставалось скрытым под низко нависающим капюшоном.
— Я узнал, что ты общался с Хелем. — Голос Хранителя Ключа Знаний звучал ровно, почти бесстрастно.
— Да, Магистр.
— Тебе следовало доложить о его появлении.
— Да, Магистр. Но Хель сразу раскусил меня. Между нами состоялся открытый разговор. Хель сильнее меня. Я бы не справился с ним. Кроме того, он обещал мне не вмешиваться в дела Коллегии. Он давно не практикует магию, он превратился в воина и жаждал вступить в братство Круглого Стола.
— Не надо об этом, — великодушно махнул рукой Магистр. — Я просмотрел на тонком плане ваш разговор и понимаю, почему ты умолчал о вашей встрече. Не вини себя ни в чём. Приехав в Британию, Хель
