оставалось недолго — сработало нечто вроде промышленного шпионажа: через три дня рецептом владела подружка хвостатого гения, через неделю — уже десяток.
Далее количество посвященных росло лавинообразно: двадцать, тридцать, полсотни, сто… ничего любопытного, но когда гастрономическим секретом смогла воспользоваться сто первая по счету обезьяна (кстати, рыжее такое и нахальное создание), произошло то, что не укладывалось ни в теории, ни в гипотезы, ни даже в ненаучные домыслы и обескуражило исследователей настолько, что впоследствии они дружно старались и не вспоминать об этом событии. Да, собственно, и никаких вещественных доказательств не осталось…
Вокзал.
Его здание напоминает старинный фолиант: та же въевшаяся в обложку пыль времен, те же загадочные письмена внутри. И поезда подобны страницам — одни листают поминутно, над другими засиживаются часами. А кому не приходилось попадать в переплет билетного зала?
Вокзал — это книга.
Пассажиры — уезжающие и прибывшие — неотличимы. Их соединяет нечто бесконечное — дорога, и в памяти остается вокзал как точка отсчета, как поворот или перелом, как шаги будущего, различаемые в метрономе колес.
Вокзал — это Книга Судеб.
И надо суметь отыскать в нем жизненные нити тех немногих, от которых зависит порой наша судьба. Быть может, стоит присмотреться к вот этой розовой девушке, по-кошачьи уместившейся на жесткой лавочке? Ее греют воспоминания, они у нее уже есть. Или к зеленым заросшим оптимистам, которые презирают город, хотя и не мыслят без него своей жизни?
Пожалуй, больше всего подходит вон та редкостная парочка.
Он — лет тридцати, просто, но со вкусом одет, шкиперская бородка. По всему видно, что он из поколения приходящих, один из тех, кто поклоняется Его Непогрешимости Компьютеру. В правой руке этого длинного субъекта покачивался плоский чемоданчик с поблескивающими замками.
Спутница субъекта выглядела куда живописнее. Она была облачена в кроссовки, зеленые вельветовые джинсы, свитерок и оранжевую овчинную безрукавку с вышитыми гуцульскими топориками и елочками. Через плечо была перекинута холщовая сумка со спутавшейся бахромой, из сумки загадочно торчал лоснящийся угол японского кассетника чуть ли не последней модели. К этой женщине как бы прилипли лоскуты множества разных мод и традиций. Казалось, что в ней отразились слишком многие люди, прошедшие рядом, пока в конце концов она решилась ограничить свой мир десятком наиболее близких.
Эти двое ждали поезда налегке в отличие от прочих рабочих муравьев, поголовно озабоченных доставкой продуктов и туалетной бумаги из столицы в провинцию. Поезд запаздывал, толпа на платформе привычно выстраивалась в очередь.
— И как прикажешь трактовать сей факт в твоей системе координат? — с четко дозированной иронией поинтересовался мужчина. — А если он вообще не придет?
Его спутница обернулась с такой живостью, будто давно ждала этого вопроса:
— Теперь ты убедился, что нам помогает Космос? Мы сядем и сразу поедем. Я чувствую, все складывается отлично — сегодня мой день.
— И год твой, — добавил он, глядя вдоль рельсов в темноту, размешанную меж семафорными огнями.
— Почему только мой? Это наш год! Он благоприятствует всем, кто входит со мной в одну систему.
— Меня больше интересует, в чью систему входит этот машинист-бездельник. Двадцать минут назад должны были подать состав. Нас же затопчут эти мешочники. Это что, помощь Великого Космоса?
Она не успела ответить — на них упал свет далекого прожектора, сделав лица бесцветными и плоскими. Тепловоз в вокзальном гаме проплыл почти беззвучно, грузно и жарко. В вагонах распахивались двери и опускались площадки. Только в седьмом, к которому подошла странная парочка, обе двери оказались запертыми. Но наконец за пыльным стеклом тамбура заметалась фигура проводницы, загрохотало и заскрипело, чемоданы и сетки двинулись на приступ.
Дотошное изучение билетов под ручным фонарем, их конфискация в купе, лениво-одолжительная выдача постельного белья, вызывающего серые ассоциации с мышами и утренней росой, напоминали тщательно выверенный ритуал, переводящий житейское дело — поездку — в ряд неординарных событий.
В купе расположились еще двое пассажиров: престарелый гражданин со слезящимися глазами на коричневом морщинистом лице (смола на коре) и юное белокурое создание, не совсем удачно распорядившееся косметикой. Старик и девушка пока произносили только необходимые в таких случаях фразы. Они не вышли из роли и тогда, когда мужчина с бородкой попытался свой “дипломат” положить на багажную полку. Портфель вдруг щелкнул челюстью и распахнул красную пасть. Посыпались книги и брошюрки, какие-то тексты, отпечатанные на ротапринте. Зашелестели, разлетаясь, разрозненные листочки.
Собирая все это, мужчина не без ехидства заметил:
— Видишь, даже чемодан не в состоянии переварить этот информационный винегрет. А уж чья-либо голова — тем паче.
— Винегрет… Это все подобрано по порядку, здесь самое нужное.
— Ты считаешь, что по порядку! — воскликнул он. — “Занимательная астрономия”, “Жизнь на морском шельфе”, “Введение в физику элементарных частиц”, “Анатомия” для десятого класса, выписка из Шелтона по правильному питанию. А зачем вот это учение о чакрах с сексуальным уклоном? Или жемчужина коллекции — брошюрка из серии “Библиотечка солдата и матроса” пятьдесят второго года издания “Что такое полярное сияние?”
— Ты не видишь тут порядка? Я же тебе рассказывала. Ты совсем ничего не понял?
— Я не понял, зачем я должен тащить это за шестьсот километров?
Резонный вопрос. Однако задать его стоило несколькими днями раньше.
Вот ведь ситуация. Она работала в научно-популярном журнале, он пописывал научно-популярные статейки. Она пробивала для него бреши в могучих редакционных бастионах. Ну, а он, соответственно, мнил себя весьма талантливым и, наезжая в столицу, неизменно останавливался у нее, где с аппетитом завтракал, ужинал и жаловался на свою нетворческую инженерную стезю. И вот в этот очередной приезд она проговорилась, что намерена побывать в одной географической точке, находящейся в восьмидесяти километрах от его областного центра, и он сам, без принуждения или намека по-рыцарски вызвался сопроводить ее. А отправившись, нервничал по пустякам, причем нарастающее раздражение его не имело конкретной причины. А все дело было в том, что интуитивно он немного догадывался, зачем она едет в эту самую географическую точку.
Она посмотрела, как он торопливо запихал последний лист бумаги в “дипломат”, и улыбнулась. Ни унылая купейная обстановка со случайными спутниками, ни раздраженность “рыцаря-хранителя” ее не задевали. Так бывает, когда человек задумался, увлекся, зациклился на чем-то очень важном для себя. Единственно важном.
— Значит, ты все-таки не поверил. Значит, ты считаешь, что я не могу иметь собственный, нетрадиционный взгляд?
— Новая терминология, извини, еще не новый взгляд. К примеру, общественную гегелевскую триаду “тезис — антитезис — синтез” ты переиначила по-своему: “отец — мать — ребенок”, но суть-то прежняя. И с остальным так же.
Женщина пробудилась от своей рассеянной и какой-то напускной задумчивости и заговорила торопливо и страстно. Сразу стало видно, какой она может быть энергичной и целеустремленной.
— Не терминология, нет! Неужели ты не видишь, что здесь подразумевается единоутробная связь живого и неживого? Что родственные триады можно отыскать повсюду? Это фундаментальный закон Вселенной, который можно выразить в строгих формулах! Да не мне тебе это объяснять. Основной закон Космоса, его первопричина — это любовь. Давно пора кончать с фантазиями о человеке, независимом от человечества. В моих книжках только элементарные знания, но их вполне достаточно, чтобы разглядеть
