возьми! Вот почему на призыв ехать в оккупированные районы для организации правопорядка именно он откликнулся едва ли не первым, причем абсолютно добровольно!
И не прогадал: руководство запомнило бойкого парня, а менее шустрые все равно поехали, но уже по приказу — и под Смоленск. Что касается Бруннера, то он попал в райский уголок с видом на море и горы, населенный премилыми дикарками. А работа-лентяю на заказ: чистить территорию приходилось лишь солдатам вермахта — зеленым, черные отвечали только за профилактику. Бруннер не подвел. За интересную работу о топоре, как средстве психологического воздействия, оберштурмбанфюрера досрочно представили в очередному званию Правда, местные бандиты приговорили его к смерти, но как-то обошлось. Срок командировки истек, и Рудольф отбыл в Штутгарт радовать фрау Аннемари кленовыми листьями на мундире.
Новым местом назначения оказалась Норвегия. Надо думать, именно репутация добросовестного профессионала, славного парня и полнейшего дебила, старательно взлелеянная Рудольфом, сыграла главную роль в назначении именно его комендантом и ответственным за охрану базы проекта “Тор”.
На освоение стрелковых премудростей потребовалось меньше трех недель. Конечно, не все шло гладко, но меньше семи мишеней из десятка на контрольных стрельбах не выбил ни один. С холодным оружием ребята и так умели обращаться. Основные занятия теперь шли по подрывному делу и, как ни странно, по тактике. Образцовый телохранитель обязан уметь атаковать, рыжие же парни никак не могли усвоить принцип наступления цепью. Сомкнутым строем — сколько угодно. А врассыпную — никак. Инструкторы выходили из себя, но старались сдерживаться. Нарываться не стоило. Глядя в прозрачные, очень спокойные глаза рыжиков, обижать их не хотелось. Впрочем, парни старались. В их личные дела Бруннер с удовольствием вписывал наилучшие отзывы наставников.
Итак, дело шло на лад. Построившись в цепь, рыжики уже не разбегались в разные стороны, паля в кусты наобум длинными очередями, как случалось поначалу. Две неприятности со смертельным исходом заставили их быть осторожнее и прислушиваться к полупонятным объяснениям анса Бруна — так они нарекли Рудольфа. Еще пару недель — и ребят не стыдно вести на дело. Стрельба по неподвижной цели, по цели движущейся, по цели сопротивляющейся- это, можно считать, отработано. Атака и залегание- тоже. Дошлифовать можно и после, тем паче, что мишеней второго уровня почти не осталось.
Потягивая пиво из маминой фарфоровой кружки, Рудольф Бруннер неторопливо размышлял: “Дикари дикарями, а взгляни ближе — ребята хоть куда, не чета боснийским бандюгам. И выпить не дураки, и с бабой не теряются. И никакой зауми, что главное”. Бруннер с ними быстро сговорился, особенно с Хальфданом. Вот парень! Такой не пропадет в голодуху. На прошлой неделе Руди затащил громилу к себе, и они чертовски славно повеселились. А любопытно, какие глаза сделал бы герр Роецки, загляни он в тот вечер на квартиру коменданта?
Нарушив медленные мысли, за окном ударил колокол. “Шестнадцать ноль — ноль. Личное время. Рыжие парни отобедали и сидят сейчас, небось, на камнях под часами. Дались им эти часы! От катера уже не шарахаются, к радио привыкли, а часы никак в толк не возьмут”.
Штандартенфюрер выбил пробку из очередной бутылки и направил в кружку тугую светло-желтую струю. “Это когда ж Хальфи придет? Ага, к семи, договорено так. С “валькириями” тоже разговор был, подойдут. Мне, значит, Лорхен, а Хальфи, как в тот раз, двух…
Справедливости ради отметим, что самому Рудольфу такие выводы делать было все же не по разуму. Очень помогли неспешные беседы за чашкой чая с профессором Бухенвальдом; фрау Марта пекла к приходу гостя замечательные крендельки с тмином и накладывала в розетку побольше варенья. “Ешьте, Руди, ешьте, наш Калле так любит этот сорт, если хотите, я запишу рецепт для вашей матушки”. Руди искренне привязался к старикам и с постоянным сожалением думал о пометке “икс” в их личных делах. Чету Бухенвальд надлежало ликвидировать немедленно по завершении операции. Нет уж, пусть живут, милые люди. У Руди-Муди иные планы. Он не намерен еще раз наведаться в Боснию, но уже в тюремном вагоне.
Итак, решено: он переговорит с Хальфданом. Тот вроде в нормальных отношениях с шефом ихним, этим самым Хохи (тоже, кстати, скотина: ходит надутый, ни здрасьте, ни до свиданья, второй Роецки). Плевать! Мне с ним не жить, мне б только там, у рыжиков оказаться. Пригожусь. Устроюсь как-нибудь. Что, Руди Бруннеру больше всех надо, что ли?”
Бруннер поднялся и заправил койку. Семнадцать тридцать. С минуты на минуту Лорхен подойдет. Все же вечеринка какая-никакая, — приготовиться нужно.
Хальфи так и не соизволил явиться. До трех ночи Руди рассеивал досаду, затем отключился и проснулся лишь тогда, когда по лицу хлестнуло брызгами щепок и стеклянным крошевом. За окном стреляли. Еще не успев понять, что происходит, Бруннер скатился с койки и увидел, как ползет по стене, мучительно изогнувшись, Лорхен. Рот ее был распахнут в беззвучном стоне, синие глаза выцветали с каждой секундой, коротенький фартучек набухал красным, а в руках как-то очень ровно держался поднос, и над чашечками вился медленный прозрачный дымок.
С берега били по окнам. Подобные штучки были знакомы: боснийские бандиты обожали расстреливать в упор честно отдыхающего солдата, а потом уходили в горы. Но здесь?.. Тонко звякнуло стекло: Лорхен, наконец, упала, и капли горячего кофе обожгли порезы на щеках Рудольфа. Впрочем, боли не было. Не до того. Стараясь не высовывать голову выше подоконника, штандартенфюрер дотянулся до стула, сорвал со спинки автомат и, всем телом распахнув дверь, кинулся вниз по лестнице к выходу, где ни на секунду не стихала перестрелка…
Уже полную луну сражался свет с мраком, изгоняя его с моря богов, а мы обитали в чертоге Валгаллы, и все было там так, как говорят саги. И сверх того многое увидели мы, о чем неведомо мудрейшим из скальдов: ведь с чужих слов слагают они кёнинги в ожерелья песен, мы же узрели воочию. Знаком нам стал круг небесный не хуже Гьюки-фиорда. Был же он таков: холмы, заросшие кустарником, и луг под холмами, меж морем и лугом берег, усыпанный камнями до самой пристани, где прыгала на волнах железная ладья. У подножия холмов высился чертог, поодаль дома ансов теснились, числом два больших и один малый, обитель Мунира. И еще один, обшитый каменной кожей, серой, как рассвет. Загон же для рабов, быстрому грому обреченных, в счет не беру, ибо опустел он к исходу луны.
Невелик был фиорд и мало ансов насчитал я. Мунир и Брун властвовали тут в отсутствие Одина, под рукою же их ходили ансы-воины с быстрыми громами на ремнях, числом дважды по десять и еще пять, да еще один, что обитал на страж-башне.
На третий день от прихода, собрав нас, сказал Мунир: “Худые вести в устах держу, сразу говорить не хотел, пир портить гостям недоброе дело. Но свершилось: пришел час Рагнаради и побеждены асы, герои же пали вторично и не возродятся вновь, с ними и смертные легли. Плач же, Хохи-хёвдинг, сын Сигурда, ведь не увидишь ты больше братьев своих”. И, повысив голос, вскричал: “Но живы асы и скоро придут! Велено сказать: изгнанные с круга небесного в круг земной войдут. С вами жить будут, в Гьюки-фиорде. Готовы ли вы, дети Одина, отца своего встретить и от бед хранить?” И ответил я за всех: “Можем ли иначе? Не для того ли вручен нам быстрый гром?” Тогда показал Мунир лик на щите, сказав: “Вот прислал Один тень лица своего, смотрите!” И иные щиты показал, говоря при этом: “Вот юный Бальдур, а вот Хорд Слепец, а это Тор, ярость битвы!” Так скажу: иначе видел я во снах своих лики асов, и саги иными их называли. Мыслимо ли: толст Бальдур? Возможно ли: худосочен Тор? Но что толку в сомнении? Невиданной работы были тени-лица на щите: глядели с улыбкой и сияли глаза. Что ж, увидев невиданное, узнали неслыханное. На то асов воля.
Быстрым громом владеть учили нас ансы, и твердые плоды роздали. Бросивший такой плод вздымал землю к небу, и там, где оседала земля, засеяна она была железом. И старательно подчинялись мы Бруну-оружничему, он же не был горд и снисходил к смертным, особо выделяя Хальфдана, сильнейшего: валькирий делил с ним и огонь воды подносил. Побратимы же не завидовали Голой Груди — ведь и вправду из всех первым он достоин был дружбы анса.
