не глянув, к водопаду ступил — вода в нем пропала, а у самой скалы, увидел он, на троне хрустальном сидит девица в царском наряде, жестким взглядом прекрасных глаз на него глядит.
— Вот ты какая, дочь Горного Батюшки! — молвил Фома изумленно. — Давеча кошкой лесной да девкой-охотницей передо мною являлась, а тут эвон — царица-красавица! Поди, к тебе не подступишься, да и стоит ли ради царицы бездушной жизни лишаться, каменным идолом застыть навеки у озера.
Тут улыбнулась девица, с трона сошла и вмиг крестьянский вид обрела. Стоит в сарафане простом, голова лентой алой повязана.
— Так-то мне боле к душе! — во весь рот Фома улыбнулся. А девица говорит:
— Выдержал испытание, не обзарился на богато приданое.
А Фома спрашивает:
— Али нравится тебе в хоромах отцовских век одной коротать? К людям бы шла, пособляла б от ворогов борониться.
— Потому и не иду, — девица отвечает, — что ворог силен, а здесь я немалым умением обладаю. Без моего пособничества джунгар Бухтарму разорит али берг-коллегия солдат понашлет. Одолеют, тогда и Бухтарминской воле конец. А чтобы у вас сила крепче была, — нагнулась, взяла из воды несколько самородков, Фоме протянула, — передай от меня старейшинам.
Фома глазами хлопает удивленно, она опять говорит:
— Золотом моим не гнушайся. За перевалом, в России, мужики у купцов его на зелье да ружья новые обменяют. Вот и будет у вас еще крепче защита от врага.
Фома в тряпицу золото завернул, сам чует, домой пора собираться, а не хочется, будто с родным разлучается:
— Сказывали, от Горного дети с сердцем каменным, с плотью холодной рождаются. А я тепло чувствую, значит, с душою ты человеческой.
— Матушка была простой женщиной, в поселке руднишном Батюшка Горный ее приглядел, ну и слюбились… К нему жить перешла. При родах сама померла, но душу свою человеческую мне оставила.
Хотел Фома еще сказать, да вдруг робость нахлынула, язык будто отнялся. Она опять говорит:
— Отдашь старейшинам золото, а коли еще потребуется, приходи смело ко мне.
Однако Фома все стоит, с девицы глаз не сводит. Улыбнулась она:
— Будет тебе девичьей красой любоваться, придет час — наглядишься, а сейчас ступай да об деле помни.
Поклонившись, Фома к дому пошел, старейшинам золото отдал, рассказал все как было. Они не удивились, будто ждали того. Один сказал:
— Знали мы, что поможет нам дочка Горного, но ты, паря, про то ни ближнему своему, ни дальнему не обмолвись — мало ли что.
Фома с тех пор молчаливее стал, да родне-то не до него. Отец в тайге на охоте либо в поле на пахоте, мать со стариками в огороде али по дому работала. Вот Фома к дочке Горного и зачастил. По знакомой тропе к озеру выйдет, а она уж с новым подарком встречает: самородок али песку золотого отдаст, камней драгоценных, на кои богатеи падкие. Большие деньги за перевалом платили посыльникам с Бухтармы. Те тайными тропами в Россию ходили, Фомы приношенья у купцов на порох да ружья меняли. У парня девчата допытывали, мол, почто часто в горах пропадаешь, а одна-то не знала, не гадала, а что в голову взбрело, то и брякнула:
— Поди, золото отыскал и моет втихую.
Обронила ненароком и забыла тут же, а до Акима слух долетел, к Фоме давай приставать: возьми, дескать, с собою, у меня знакомства, куда золото сплавить. Однако парень разговор его сразу пресек:
— Экие у тебя мысли иудины! Аида на сход, там тебе быстро дорогу укажут!
Аким за руку парня схватил:
— Да это я так, шутейно! — Сам трясется, в ноги кинулся.
Ну Фома и отмахнулся:
— Прочь ступай!
И опять к заветному озеру поспешил Уж который раз был у нее, идет смельчаком, а явился — робость нападает Слушает речи ее разумные да ликом прекрасным любуется, а сам молчит.
— Что ж ты, друг Фомушка, слова не вымолвишь Али скушно со мной — она ему говорит.
Парень то признался, мальчонкой еще лико ее в окне увидал, шибко понравилось А теперь вот душой к ее душе прикипел А что дальше то будет, боится загадывать Время подходит невесту выбирать, а у него думки об ней Глянула девица изумленно да и говорит.
— Не впервой мне слушать признание Другим то даже не краса моя, богатство глянулось, потому вон они глыбами каменными торчат у озера А от тебя слова про душу услышала. — Помолчала и добавила. — Может, будет с тобой у нас что, да только сейчас не ко времени Послушай, какое дело скажу Спас ты многих от бергальской каторги, только не всяк достоин бухтарминской волюшки Акиму-нарядчику, притеснителю твоему бывшему, ни за понюх табаку воля досталась Такой Бухтарме в тягость и чую — беды не сотворил бы, потому приглядеть за ним надоть А сейчас ступай, придет час, свидимся — Прильнула устами к его устам и отпрянула Глянул парень — нет никого, а из пещеры опять вода хлынула Повернул Фома в обратный путь Сам поцелуй ее на устах чувствует Однако слова про Акима из головы не выходят Решил старейшинам рассказать, как Аким пытал его насчет золота А как в городище вернулся, увидел на сходной площади старейшины кругом стоят, перед ними Аким связанный Тут парень узнал — что приключилось к бухтарминскому старожилу забрался, шкурки собольи в мешок поклал и бегом из долины Краденым хотел себе волю купить, да на пере вале словили дозорные, на суд бухтарминцам представили Старейшины и решили вора-изменника на плот связанного посадить, пустить по реке, пущай плывет.
Как ни выл, ни бился Аким, на плот небольшой его связанного посадили, от берега оттолкнули молча, не оглянувшись, в городище ушли Плот по течению тихо сначала плыл А чем дальше, тем шибче течение, перекаты бурливые пенятся Плот, словно щепку, несет, водой окатывает — перевернет и конец всему Аким в ужасе озирается, от страха зажмурился, завопил истошно, но тут же осекся голос его, и сдавленный хрип изо рта вырвался. Арканом шею его захлестнуло, сила неведомая в воду сдернула, к берегу потянула, на камни выволокла. Отплевался, отдышался на суше Аким, глянул вверх — трое на него узкими глазами уставились. Один с усмешкой свирепою кривым ножом путы на ногах Акимовых перерезал, однако руки связанные и аркан на шее оставил. “Попался к лазутчикам”, — Аким догадался. Воин жестом встать приказал, дернул аркан, и потрусил Аким за джунгаром.
Бухтарминцы про то не знали, не ведали, за заботами совсем Акима предали забвению, будто и не было. Сами пахали, сеяли, на рыбалку ходили, а коли черед подходил, в дозоре стояли. Джунгары-то все боле тревожили, лазутчиков засылали, а то и отряды мелкие. Однако всегда дозорные упреждали, жителям кострищами знак подавали. Зажгут хворост на одной горе, дым столбом поднимается и по цепочке на других вершинах загорается. Фома не раз уж в дозорах бывал, за сметку, за ловкость его уважали, а дозорные говорили:
— Коли Фома при нас, лазутчика не проглядим!
Как-то в свободный час Фома малиной на склоне лакомился. Дочку Горного вспоминал, она-то боле на глаза ему не показывалась и тропы к своему озеру позакрыла — как ни пытался Фома, ни одной не нашел.
Давит языком парень спелые ягоды, сладким нектаром во рту они растворяются. “Чего ж это я один?”-смутился Фома, дружков-дозорных тоже решил порадовать, в полог рубахи стал собирать. И почудилось — тень чья-то за камнем мелькнула. “Поди, девица меня скараулила!” Фома с улыбкою затаился в кустах, но тут языка непонятного говор услышал. Прильнув к земле, голову чуть приподнял и увидел: из-за камня двое в малахаях выскочили, крадучись в лес побежали. Фома к дозорным бегом, старшему другу своему Кузьме обсказал что и как, Кузьма глянул из-под бровей:
— Ишь ты, зоркий да чуткий, лазутчиков углядел. Однако и мы не промах, на прицеле давно держим. Не знаем вот только, полезут когда, потому мужиков не хотим беспокоить — жатва в разгаре, воевать некогда. Беда, коли в этако время полезут — на их тьму нас всего семеро. — И за плечо парня взял. — А ты осторожней будь, неровен час уследят, стрелу пустят али самого утащат в полон. — Потом глянул в небо, сказал задумчиво: — Луна из-за гор вышла, время мое наступило. А ты спи, с утра тебе в дозоре стоять…
