— Нет причин тревожиться, Колетт. Я просто была за углом — рассматривала статуэтки.
— Ваша матушка никогда бы меня не простила, если бы с вами произошла какая-нибудь беда, — недовольно проговорила мадемуазель.
Элизабет постаралась успокоить горничную:
— Со мной ничего страшного не произошло. Пожалуйста, не надо тревожиться.
Она была очень привязана к Колетт, считала ее подругой и поверяла ей свои тайны. Эту молодую француженку мать несколько лет назад привезла с собой из Парижа, куда ежегодно ездила за покупками. Графиня и эта барышня вместе покинули город. Париж был оккупирован прусской армией, что в конце концов привело к падению Второй империи и императора Луи Наполеона.
Но, если послушать леди Стенхоуп, гораздо трагичнее было то, что из-за этой оккупации она больше не могла покупать платья у Уэрта. Именно там работала модисткой Колетт в тот момент, когда матушка с ней познакомилась.
Изящная бровь француженки вопросительно выгнулась.
— Ваша шляпка сидит как-то странно, миледи.
Элизабет быстро нашлась, что ответить:
— Какая я неловкая! Я задела ее зонтиком. Ты поможешь мне привести шляпку в порядок, когда мы вернемся к карете.
— Oui, миледи.
— Наверное, на сегодня покупок достаточно. Давай найдем полковника и миссис Уинтерз и вернемся в гостиницу.
И тут Элизабет вспомнила, что из-за волнения не поблагодарила своего мужественного спасителя за то, что он уберег ее от судьбы, которая, несомненно, была бы страшнее самой смерти.
Она быстро обернулась и стала разглядывать толпившихся на базаре людей, но незнакомца нигде не было видно. Слишком поздно! Он исчез, и она больше никогда не встретит его.
Глава 2
— Qui est-ce, миледи? — спросила Колетт и тут же повторила свой вопрос по-английски: — Кто он, миледи?
Элизабет, стоявшая у фальшборта, с немалым интересом посмотрела туда, куда был обращен взгляд молодой француженки.
На причале царила суматоха: неподалеку от «Звезды Египта» только что остановился модный экипаж, и оттуда неспешно вышел какой-то джентльмен. Слуга следовал за ним в почтительном отдалении, держа в смуглых руках тяжелые кожаные чемоданы. Когда джентльмен двинулся к сходням, вокруг него полукругом собрались носильщики и малолетние попрошайки.
Элизабет помнила, как няня внушала ей: воспитанные девушки не должны глазеть на кого-то или на что-то. Но, если верить сплетням, даже светские дамы в бальных залах Лондона позволяли себе влезать с ногами на сиденья позолоченных стульев, чтобы не пропустить появления Аилли Лэнгтри, общепризнанной светской красавицы Англии. Не спуская глаз с приехавшего, Элизабет решила, что просто следует их примеру и удовлетворяет свое любопытство.
— Я не знаю, кто он, Колетт. — Она на секунду задумалась и добавила: — Может быть, это тот англичанин, о котором упоминал полковник, — тот, который поедет вместе с нами.
— Он не похож на настоящего англичанина, миледи.
Элизабет прикусила язык. Она была согласна со своей служанкой, но не собиралась говорить об этом.
Колетт пожала плечами так выразительно, как могла сделать только истинная парижанка:
— Он слишком красив. И ничуть не продутый.
— Не продутый? — переспросила Элизабет, сдвигая брови. Она не поняла, о чем говорила Колетт. Потом вдруг догадалась. — Ты хотела сказать — не надутый?
— Oui, миледи. Не надутый. — Стройная француженка заметно оживилась. — Может быть, он француз. — И она радостно затараторила на своем родном языке: — О, какой красивый мужчина! Очень красивый мужчина. Конечно же, он француз!
Элизабет не сдержала смеха: невозможно было сохранять серьезность в те минуты, когда Колетт вела себя так по-французски непосредственно, мило и говорила что-то так забавно!
Элизабет не выдержала и громко рассмеялась. Ее мать сказала бы, что настоящей леди не подобает так смеяться. К счастью, ее смех потонул в какофонии александрийского порта: крики матросов, вопли нищих, отчаянно жестикулирующие и громко спорящие арабы («наверняка самый деловитый и шумный народ мира», как она прочла в египетском дневнике Флоренс Найтингейл).
Овладев собой, она повернулась к Колетт:
— Почему-то мне не верится, что этот джентльмен — француз.
Пожалуй, он действительно не был похож на настоящего англичанина. В наблюдательности Колетт не откажешь. И дело даже не в том, что он слишком хорош собой, — хотя Элизабет никогда не видела более красивого мужчины.
Она задумчиво сдвинула брови. Внешность этого человека свидетельствовала о том, что он давно не был в Англии.
Во-первых, его одежда. Великолепный костюм сидел на нем идеально, лишь чуть натягиваясь на широких плечах, однако покрой не вполне соответствовал фасонам Бонд-стрит, где располагались ателье портных, обшивавших аристократию. Его наряд скорее подошел бы богатому жителю Франции, Германии или Италии. Похожих на него мужчин можно было увидеть на улицах Парижа или, может быть, в европеизированных отелях Александрии.
Он был высокого роста — на три-четыре дюйма выше любого мужчины из тех, что толпились вокруг него на причале, и намного выше смуглого слуги, который давал указания носильщикам относительно багажа своего господина.
Незнакомец снял шляпу. Его прекрасные черные кудри отливали синевой и блестели как шерсть ухоженных скакунов. Черты его лица были мужественными. Крупный аристократический нос, изогнутые черные брови, прекрасной формы уши, тесно прилегающие к черепу. Четкая и резкая линия гранитно- твердых челюстей и подбородка. Да, Колетт была права: действительно очень красивый мужчина.
Тут джентльмен поднял взгляд, и Элизабет показалось, что он посмотрел прямо ей в душу, так что на секунду ее сердце замерло.
Голубые глаза!
Она будто погрузилась в бездонное синее море. Она никогда не видела таких глаз. Они напоминали небо ранним летним утром. А еще цветки глицинии, которая дома, в Стенхоуп-Холле, вилась по решетке под ее окном. Глаза были ясные, умные, завораживающие…
Элизабет невольно затаила дыхание — и заметила это только тогда, когда задохнулась.
Будущие пассажиры двинулись по сходням. Примерно в десяти футах от нее англичанин вдруг остановился. Видимо, он удивился или даже был поражен, увидев ее.
Элизабет смутилась и попыталась понять, в чем дело. У нее растрепались волосы? Или платье не в порядке? У нее на кончике носа сажа?
Такое случалось с ней не раз — дома, в Йоркшире, когда она не выдерживала соблазна и работала в саду. Мать утверждала, что садоводство (она презрительно называла его «копанием в грязи, подходящим только для судомоек») — это унизительное занятие для молодой девушки с положением в обществе.
Но она уже сыта нравоучениями. И этим своим положением в обществе. Садоводство — прекрасное времяпрепровождение! Так приятно трогать руками теплую землю. Сажать нежные стебли и наблюдать за тем, как они растут. И, наконец, видеть результаты своих трудов. А садовник Траут говорил, что более талантливого садовода не встречал, — а ему уже немало лет, их садовнику.
Элизабет достала носовой платочек со своей монограммой и вытерла кончик носа — быть может, на нем действительно оказалась грязь.
При этом она подумала: «А, пустое!» — и, сунув платочек обратно в ридикюль, решительно выпрямилась. По крайней мере к ее осанке придраться нельзя.
Высокий красивый мужчина продолжал подниматься по сходням. В паре шагов от того места, где стояли они с Колетт, он на секунду остановился. Губы шевельнулись, будто он хотел ей что-то сказать.
