Темная игра смерти. Том 2

переехали в Чарлстон неделей позже, в День святого Патрика.

Перед тем как покинуть север, нужно было позаботиться о нескольких мелочах. Я чувствовала себя уютно в своей новой семье с Говардом, Нэнси и маленьким Джастином, а также со своими будущими соседями – доктором Хартманом, сестрой Олдсмит и мисс Сьюэлл, однако ощущала недостаток определенных мер предосторожности. Доктор был низеньким человеком, не выше пяти футов пяти дюймов, к тому же худым. Говард же, хотя и производил впечатление своим ростом, был чрезвычайно медлителен и тучен. Требовались, по меньшей мере, еще двое-трое мужчин для того, чтобы я могла чувствовать себя защищенной.

Так появился Кали, которого Варден привел ко мне в больницу непосредственно перед нашим отъездом. Он оказался настоящим гигантом – около семи футов ростом и весом фунтов двести восемьдесят, с мощными буграми мышц. Калли не отличался умом, речь его была почти бессвязной, зато двигался он быстро и упруго, как огромный хищник. Говард объяснил, что Калли, до того как его посадили за убийство семь лет назад, работал помощником лесничего. В прошлом году он вышел из заключения и был взят на самую тяжелую и грязную работу – корчевал пни, сносил старые строения, расчищал снег, асфальтировал дороги. Калли не жаловался, и полицейский надзор за ним уже был снят. Говард сообщил Калли, что того ждет уникальное деловое предложение, хотя это и было выражено более простыми словами. Мне же принадлежала мысль привести его в больницу.

– Это твоя будущая хозяйка. – Говард указал на кровать, где лежали останки моего тела. – Ты будешь служить ей, защищать ее и отдашь за нее свою жизнь, если потребуется.

Калли издал хриплый рык.

– Эта старая уродина еще жива? – осведомился он. – На мой взгляд, она уже сдохла.

И тогда я вошла в то, что якобы называлось извилинами его мозга. За исключением основополагающих инстинктов – голода, жажды, страха, гордости, ненависти и стремления доставлять удовольствие, основанного на смутном желании принадлежать кому-нибудь и быть любимым, в его остроконечном черепе больше ничего не было. Последнее стремление я взяла за основу и расширила его. Последующие восемнадцать часов Калли просидел в моей палате. Когда он ушел помогать Говарду укладывать вещи и готовиться к отъезду, в нем уже мало что осталось от прежнего громилы, кроме роста, силы, быстроты и желания нравиться. Нравиться мне.

Я так никогда и не узнала: Калли – это имя или фамилия?

Когда я была молодой, у меня имелась одна слабость, с которой я ничего не могла поделать, – любые путешествия сопровождались для меня приобретением сувениров. В Вене моя страсть к магазинам очень быстро стала поводом для бесконечных шуток Нины и Вилли. Уже много лет я никуда не ездила, но мое пристрастие к сувенирам так и не исчезло полностью.

Вечером шестнадцатого марта я заставила Говарда и Калли отправиться в Джермантаун. Его удручающие улицы казались мне пейзажем какого-то полузабытого сна. Убеждена, что Говард, несмотря на обработку, чувствовал бы себя неуютно в этом негритянском квартале, если бы не присутствие Калли.

Я знала, что мне было нужно, хотя помнила лишь, как его зовут и как он выглядел. Первые четыре подростка, к которым обратился Говард, либо вообще не отвечали, либо использовали слишком цветистые выражения, зато пятый, щуплый десятилетний парнишка в драной футболке, несмотря на мороз, откликнулся:

– А, ты имеешь в виду Марвина Гейла? Он только что вышел из тюрьмы за какие-то уличные беспорядки или еще какое-то дерьмо. А чего тебе надо от Марвина?

Говард и Калли узнали, как пройти к его дому, без ответа на последний вопрос. Марвин Гейл жил на втором этаже полуразрушенного строения, зажатого между двумя многоквартирными домами. Дверь им открыл маленький мальчик, и Калли с Говардом вошли в гостиную с продавленным диваном, покрытым розовым покрывалом, древним телевизором, на зеленоватом экране которого ведущий ободрял своими выкриками участников телеигры, и с облезшими стенами, где были развешаны фотографии Роберта Кеннеди. На диване лежала девушка, безучастно глядя на гостей.

Из кухни, вытирая руки о клетчатый передник, вышла толстая негритянка.

– Что вам надо?

– Мы бы хотели поговорить с вашим сыном, мэм, – ответил Говард.

– О чем? – осведомилась негритянка. – Вы не из полиции? Марвин ничего не сделал. Я не отдам вам своего мальчика.

– Да что вы, мэм, дело совсем не в том, – вкрадчиво заверил ее Говард. – Мы просто хотим предложить Марвину работу.

– Работу? – Женщина с подозрением посмотрела на Калли и снова перевела взгляд на Говарда. – Какую работу?

– Все в порядке, мама, – успокоил ее Марвин Гейл, появившись из коридора в старых шортах и застиранной футболке. Лицо у него было помятым, а взгляд блуждал, словно он только что проснулся.

– Марвин, ты не должен разговаривать с этими людьми, если…

– Все в порядке, мама, – повторил он и уставился на мать своим неподвижным взглядом, пока та не опустила глаза. Затем повернулся к Говарду: – В чем дело?

– Мы можем поговорить за дверью? – спросил Говард.

Марвин пожал плечами и последовал за нами на улицу, не обращая внимания на пронизывающий ветер. Он посмотрел на Калли и подошел к Говарду. Взгляд его слегка оживился, будто он уже начал догадываться, что его ждет, и даже был рад этому.

– Мы предлагаем тебе новую жизнь, – прошептал Говард. – Совершенно новую жизнь.

Марвин Гейл хотел было что-то сказать, и тут-то с расстояния в десять миль я вторглась в его сознание. Углы рта у парня опустились, и он так и не успел договорить первое слово. С технической точки зрения я уже использовала Марвина прежде, в те последние безумные мгновения перед расставанием с Ропщущей Обителью, и, возможно, теперь это в какой-то мере облегчило мою задачу. Впрочем, до своей болезни я никогда не смогла бы сделать того, что сделала в тот вечер. Действуя сквозь фильтр восприятий Говарда Вардена, одновременно контролируя Калли, своего доктора и еще с полдюжины обработанных пешек, находящихся в разных местах, я нажала на негра так сильно, что у того перехватило дыхание. Он попятился, широко раскрыв невидящие глаза, и замер в ожидании моего первого распоряжения. В его взгляде больше не было ни подавленности, ни признаков употребления наркотиков; глаза его светились ярким прозрачным светом неизлечимого безумца. Весь печальный груз размышлений, воспоминаний и жалких надежд Марвина Гейла исчез навсегда.

Никогда ранее не совершала я такой глобальной обработки за один раз, и в течение целой минуты почти позабытое мною тело пребывало в тисках едва ли не полного паралича, пока сестра Сьюэлл пыталась массировать его.

Наконец я обратилась к Марвину через Калли, не столько нуждаясь в словесном распоряжении, сколько желая услышать его ушами Говарда.

– Пойди, оденься, – велел он, – и отдай это своей матери. Скажи ей, что это аванс – И Калли протянул парню стодолларовую купюру.

Марвин исчез в доме и появился вновь уже через три минуты. На нем были джинсы, свитер, кроссовки и черная кожаная куртка. Никаких вещей он с собой не взял. Так хотела я – после переезда мы могли сами обеспечить его необходимым гардеробом.

За все то время, пока я росла, у нас в доме всегда был кто-нибудь из цветной прислуги. И мне казалось правильным, чтобы и сейчас у меня был слуга-негр, когда я вернусь в Чарлстон.

Кроме того, я не могла уехать из Филадельфии без «сувенира».

Путешествие на двух грузовиках, двух машинах и арендованном фургоне с моей кроватью и медицинской аппаратурой заняло у нас три дня. Говард выехал раньше в семейном «вольво», который Джастин называл «голубым овалом», чтобы приготовить все заранее к моему прибытию и проветрить дом.

Мы приехали несколько часов спустя после наступления темноты. Калли взял меня на руки, и под надзором доктора Хартмана и сестры Олдсмит, не отстававшей ни на шаг с бутылкой для внутривенного вливания, мы поднялись наверх.

Моя спальня утопала в мягком свете лампы, шерстяной плед на кровати был откинут, простыни благоухали чистотой и свежестью, темное дерево мебели матово поблескивало, мои щетки и гребни в