Олимп

— Тебя нет, Гектора убить некому, твои мирмидонцы вкупе с ахейцами, аргивянами и прочими-как- их-там получают от осажденных коленом под зад.

— Агамемнон и его люди отступают? — спрашивает Пелид.

— Ага. В последний раз, когда я заглядывал в голографический пруд Великой Залы, а это было считанные часы назад, перед тем, как нелегкая понесла меня чинить эскалатор, Атрид провалил очередное наступление и пятился к заградительным рвам, что перед черными кораблями. Гектор готовился к наступательным действиям, строил войска у стены. По большому счету все зависло от того, чья команда небожителей пересилит. Ты не поверишь, но нашим крутым сучкам Афине с Герой даже с помощью Посейдона, грозно колеблющего землю (а уж это он умеет, хлебом его не корми, дай поколебать что- нибудь), пока не удалось посбивать спеси со сторонников Трои: дальноразящего Аполлона, Ареса и коварной Афродиты с ее подружкой Деметрой.

Быстроногий молча кивает. Отныне жизнь его связана с Пентесилеей, а не с Атридом и боевыми товарищами. Ахиллес доверяет своим мирмидонцам, они поступят как надо: если получится — унесут ноги, если понадобится — сложат головы на поле брани.

С тех пор, как Афина (или же Афродита в ее обличье, как несколько дней назад уверяла богиня мудрости) прикончила его любезного друга Патрокла, сердце Пелида кровожадно взывало о мести бессмертным. Теперь у него только две цели. Первая — вернуть любимую амазонку, хотя чувства к ней и породили волшебные духи Киприды, к жизни. Вторая — порешить ненавистную Афродиту. Сам того не сознавая, грек поправляет богоубийственный кинжал на поясе. Если Афина сказала правду — а почему бы и нет? — этот клинок из квантово-смещенной стали оборвет жизнь светлоокой дочери Зевса, да и любого из олимпийцев, кто встанет на пути, в том числе хромоногого Гефеста: пусть только вздумает улизнуть или оказать сопротивление.

Покровитель огня ведет Ахилла на парковочную стоянку подле Великой Залы Собраний, где выстроились в ряд на траве десятки золотых колесниц. Словно нити пуповины, тянутся от них под землю, к некоему зарядному устройству, металлические шланги. Гефест забирается в безлошадную повозку и манит кратковечного спутника за собой.

— Куда это мы? — мнется Пелид.

Кузнец закатывает глаза.

— Я же говорил, навестим одну небожительницу, которой известно, где скрывается Громовержец.

— А почему не поехать прямо к Зевсу? — Мужеубийца по-прежнему не ступает на подножку.

Тысячи раз он управлял и ездил на колесницах, но никогда еще не порхал в облаках, как боги, которых он часто видел над Илионом. Не то чтобы мужчину пугала эта затея, но все-таки он не спешит покинуть надежную землю.

— Есть одна технология, известная только Крониду, — поясняет Гефест. — Он может схорониться от всех моих сенсоров и шпионских устройств. Так вот ее явно кто-то активировал. Чует мое сердце, это был не Владыка Владык, а его благоверная Гера.

— И какой же бессмертный покажет нам, где он прячется? — рассеянно спрашивает герой.

Песочный ураган разбушевался; кругом полыхают ужасные молнии, в сотне футов над головами собеседников шипят и сверкают статические разряды: это планетарный ураган порывами налетает на защитное поле Олимпа — эгиду Зевса.

— Никта, — говорит хромоногий.

— Ночь? — повторяет Ахилл.

Мужеубийца, конечно, слышал имя дочери Хаоса, одного из первых наделенных сознанием существ, явившихся из пустого зияющего пространства, которое было в самом начале времен, когда настоящие божества помогли отделить мрак Эреба от сине-зеленого порядка Геи-Земли. Правда, ни в одном из известных ему городов Греции, Азии или Африки не поклонялись таинственной богине. Легенды гласили, будто бы от Никты — причем она справилась в одиночку, без помощи какого-нибудь бессмертного оплодотворителя, — произошли Эрида (Раздор), Мойры (Судьбы), Гипнос (Сон), Немезида (Возмездие), Танатос (Смерть) и Геспериды.

— А я полагал, что это персонификация, — произносит Пелид. — Ну или тележка с воловьим дерьмом.

Кузнец ухмыляется.

— Даже персонификация и тележка с воловьим дерьмом обзаводится телесной оболочкой в чудесном новом мире, созданном для нас при участии «постов», Просперо и Сикораксы, — отвечает он. — Ну что, едем? Или мне пока квитнуться в лабораторию и насладиться… э-э-э… прелестями твоей спящей красавицы?

— Только попробуй, и ты покойник, — спокойно, без угрозы обещает герой.

— Знаю, — кивает Гефест. — Потому и спрашиваю в последний раз: залезешь ты в эту чертову колесницу или нет?

Они летят на юго-восток и ухитряются обогнуть добрую половину колоссальной марсианской сферы, хотя Ахилл и не догадывается, что попал на Марс или что перед ним именно сфера. Зато ахейцу известно другое: вряд ли он согласится повторить этот крутой подъем над Олимпийским озером кальдеры, еще хоть раз резко вырваться из-под эгиды в объятия ревущего пыльного урагана вслед за четверкой коней, возникших из ниоткуда при взлете, и потом еще долго скакать сквозь яростный ветер и слепящую бурю. Ухватившись за деревянный и бронзовый край колесницы, Ахилл изо всех сил старается не зажмуриваться. По счастью, колесницу окружает силовое поле, которое защищает обоих от свистящего песка и смертельных вихрей, — не то уменьшенная копия эгиды, не то разновидность невидимых доспехов, коими пользуются бессмертные на поле брани.

И вот уже пыльные ураганы остались позади, вокруг раскинулась черная ночь, усеянная искрами далеких светил, а по небу мчатся два маленьких спутника. К тому времени, когда колесница пересекает линию трех огромных вулканов, пыль почти рассеивается, и далеко внизу черты планетарного пейзажа ярко прорисовываются в отраженном сиянии звезд.

Ахеец уже знает, что жилище богов расположено в собственном непонятном мире (еще бы не знать после восьми месяцев сражений на красных равнинах за Брано-Дырой, как называли ее соратники- моравеки, у берегов теплого, лишенного приливов северного моря, совсем не похожего на земные), но герой и не подозревал, что мир Олимпа окажется настолько большим.

Пассажир и возница пролетают над бесконечным широким затопленным каньоном; глубокую тьму нарушают лишь яркие блики звезд на воде и несколько подвижных огоньков на много лиг внизу — по словам Гефеста, это фонари на каменоломных барках маленьких зеленых человечков. Не видя причин вдаваться в подробности, Пелид удовлетворяется туманным пояснением.

Внизу проносятся голые, а потом лесистые горные хребты, бесчисленные круглые углубления (покровитель огня нарек их кратерами) — неровные, выветренные, кое-где поросшие деревьями; в некоторых поблескивают озера. В лунном и звездном свете очертания особенно ярки, а края остры.

Повозка взмывает выше, свист ветра вокруг миниатюрной эгиды утихает, и Ахиллес вдыхает чистый воздух, производимый самой машиной. Содержание кислорода настолько высоко, что даже слегка пьянит.

Кузнец дает имена скалистым, горным и долинным пейзажам, которые разворачиваются далеко внизу. Калека напоминает ахейцу скучающего капитана барки, объявляющего остановки на реке.

— Жемчужная равнина, — произносит бессмертный. И несколько минут спустя: — Плато Меридиана. Терра Шеба. Вон та чащоба на севере носит имя Скиапарелли, предгорья прямо перед нами называются Гюйгенс. А сейчас поворачиваем на юг.

Запряженная четверкой горячих, слегка просвечивающих коней колесница не просто поворачивает, а ложится на бок на вираже. Руки Пелеева сына судорожно впиваются в край; между тем в его ощущениях дно повозки невероятным образом по-прежнему остается внизу.

— А это что? — произносит Ахилл через пару минут, глядя на огромное круглое озеро, почти заполнившее южный окоем.

Колесница начинает снижаться. Пыльная буря еще не рассеялась, вокруг опять завывают вихри.