Олимп

через минуту?

— Ахиллес, ведь ты достаточно сведущ в нашей истории, чтобы знать, каким образом Зевс и другие желторотые олимпийцы одолели папашу Крона и прочих титанов, хотя и уступали им в силе?

— Да знаю я! — Ахеец вновь ощущает себя юнцом на воспитании у кентавра Хирона. — Кронид победил в этой войне, призвав на помощь ужасных чудовищ, против которых титаны были бессильны.

— И какое же самое ужасное из этих ужасных чудовищ? — менторским тоном вопрошает мини-бог по линии жесткой связи.

От злости Ахиллу хочется прирезать наглеца на месте.

— «Сторукий великан», — отвечает мужеубийца, собрав в кулак остатки терпения. Демогоргон заговорит с минуты на минуту, а весь этот треп ни капли не помог подготовиться к выступлению. — Страшное существо со множеством верхних конечностей; вы его зовете Бриареем, а древние люди нарицали Эгеоном.

— Тот, кого величают Бриареем и Эгеоном, на самом деле носит имя Сетебос, — шипит Гефест. — Десять лет он отвлекался от алчных устремлений, питаясь за счет жалкой войнушки между кратковечными армиями троянцев и ахейцев. А теперь он опять на воле, и квантовые основы Солнечной системы под угрозой. Никта опасается, что они уничтожат не только собственную Землю, но и новый Марс и все принадлежащее ей темное измерение. Брано-Дыры соединяют любые пространства. Они вообще переходят последние грани — Сикоракса, Сетебос, Просперо и остальная их братия. Судьбы предвещают тотальное квантовое разрушение, если кто-нибудь или что- нибудь не вмешается. Поэтому Ночь предпочтет увидеть меня, малорослого калеку, на олимпийском престоле, нежели ждать, пока весь мир обломается.

Поскольку Ахилл ни рожна не смыслит в несусветном лепете бога-карлика, он хранит молчание.

Демогоргон прочищает несуществующее горло, призывая толпу к порядку. Титаны, часы, возницы, целители, прочие уродливые тени затихают.

— Знаешь, что самое лучшее? — Гефест понижает голос до шепота, словно гигантская бесформенная масса под покровом способна услышать его даже по жесткой линии. — Демогоргон и его божество, так называемый «Тихий», лопают Сетебосов, как закуску, и не давятся.

— Да это не Демогоргон помешался, — шепчет в ответ герой. — Это ты свихнулся, как троянская сортирная крыса.

— И все-таки ты позволишь мне говорить за нас обоих? — шепчет хромоногий кузнец, настойчиво подчеркивая каждый слог.

— Хорошо, — отзывается Ахиллес, — но попробуй сказать что-нибудь, что придется мне не по нраву, и я нарежу этот милый костюмчик на железные шарики, отрублю твои собственные шары и скормлю их тебе же прямо через шлем.

— Спасибо за предупреждение, — произносит Гефест и выдирает провод.

— МОЖЕТЕ ИЗЛАГАТЬ ВАШУ ПРОСЬБУ, — грохочет Демогоргон.

76

Вопрос о том, отдавать ли Никому соньер, решили вынести на общее голосование. Собрание назначили на послеобеденное время, когда большая часть насущных дел была исполнена и по периметру выставлено минимальное количество стражников, так чтобы могло явиться большинство уцелевших обитателей Ардиса (вместе с Ханной и шестью новичками их стало пятьдесят пять человек). Однако слухи о просьбе бывшего Одиссея долетели уже до самых дальних дозорных, и люди твердо настроились против.

Ада провела остаток утра в разговорах со своей подругой. Та безутешно горевала об утраченных товарищах и спаленном особняке. Будущая мать напомнила ей, что на руинах можно когда-нибудь возвести новое здание, пусть и похуже прежнего.

— Думаешь, мы доживем? — спросила Ханна.

Хозяйка разоренного имения не знала, что ей ответить, и просто сжала руку подруги.

Зашла речь о Хармане, таинственно исчезнувшем у Золотых Ворот по воле Ариэля, но все еще где-то живом, как сердце подсказывало его супруге.

Потом болтали о мелочах: о способах приготовления пищи в последнее время, о надеждах Ады расширить боевой лагерь прежде, чем войниксы вновь надумают напасть.

— Вы уже знаете, почему этот маленький Сетебос держит их на расстоянии? — поинтересовалась Ханна.

— Понятия не имеем, — ответила подруга и проводила ее к Яме.

Детеныш — или, как выразился Никто, «вошь» — Сетебоса тихо сидел на дне, подвернув под себя руки и щупальца; в его желтых глазах сверкало нечеловеческое хладнокровие, что было во много раз хуже обычной злобы.

Ханна сжала виски ладонями.

— Ой, мама… Господи… Он лезет прямо в мой разум!

— Я знаю, — глухо сказала Ада, как бы невзначай направив дротиковую винтовку на массу голубовато-сизой ткани с розовыми руками в нескольких ярдах у себя под ногами.

— А если он… одолеет? — спросила брюнетка.

— Хочешь сказать, возьмет над нами верх? Обратит колонистов друг против друга?

— Да.

Супруга Хармана пожала плечами.

— Мы ожидаем этого со дня на день или с ночи на ночь. Были разговоры. Пока что, если Сетебос обращается сразу ко всем, его чуть слышно, точно слабую вонь издалека, но если голос громкий, как сейчас у тебя в голове, значит, монстр нацелился только на одного. До всех остальных долетает… ну, что-то вроде эха.

— Так, по-вашему, когда он кем-нибудь завладеет, — начала Ханна, — это будет один-единственный человек?

Ада снова пожала плечами.

— Вроде того.

Собеседница покосилась на тяжелую винтовку в руках подруги.

— Но если, например, он возьмется за дело прямо сейчас, ты можешь убить меня… и многих других… прежде чем…

— Да, — согласилась жена Хармана. — Это мы тоже обсуждали.

— И что же, придумали какой-нибудь план?

— Да, — чуть слышно произнесла Ада, застыв над Ямой. — Мы покончим с этой мерзостью раньше, чем она успеет набрать силу.

Ханна кивнула.

— Но прежде вам придется перебросить всех людей в безопасное место. Ясно теперь, почему никто не желает временно дать Одиссею соньер.

Будущая мать невольно вздохнула.

— Знаешь, зачем он этого требует?

— Нет. Одиссей не сказал. Он вообще от меня много утаивает.

— И все-таки ты его любишь.

— С нашей самой первой встречи на Мосту.

— Ты же смотрела туринскую драму, пока пелены не отключились, Ханна. Тебе известно, что тот Одиссей был женат. Он рассказывал другим о своей жене Пенелопе. О сыне- подростке по имени Телемах. Герои объяснялись между собой на каком-то странном языке, но мы понимали каждое слово.

— Верно. — Ханна потупилась.

Малыш Сетебос вдруг оживился и забегал по Яме, перебирая розовыми ладошками. Пять тонких