Несколько позже Боннэ сообщил одному из сопровождавших его журналистов, что в случае, если положение обострится, к посредничеству будет привлечен Муссолини.
«Я убежден, что войны не будет,—настойчиво повторял Боннэ, — вам незачем эвакуировать семью из Парижа». Журналист, с которым я был дружен, тут же позвонил мне, так как мы оба предполагали отправить наших жен в деревню.
Агентство Гавас принесло известие, что Гитлер назначил всеобщую мобилизацию на 2 часа дня 28 сентября.
Ранним утром 28 сентября была объявлена мобилизация английского флота. Мне сообщил об этом по телефону один из высших чиновников Кэ д'Орсе.
— Значит, будет война? — спросил я.
— Похоже на это, — ответил он.
— А что думает Боннэ?
— Он настроен оптимистически. Он как раз совещается в министерстве с Франсуа Пьетри и начальником своей канцелярии Жюлем Анри.
Из этих совещаний с Пьетри — присяжным почитателем Муссолини — и Анри — присяжным поклонником Боннэ — ничего хорошего выйти не могло. Я позвонил нескольким знакомым журналистам, чтобы узнать их мнение. Результат был таков: 75 шансов против и 25 за то, что война неминуема. Я взял такси и отправился к одному из министров, находившемуся в оппозиции к Боннэ. Он все еще работал в своем кабинете. Вот что он мне сказал: «Большинство палаты за политику сопротивления. Внушительное большинство! Даладье должен будет с этим считаться». Он так верил в это большинство, что в течение получаса говорил об этом. «На сей раз, — уверял он меня, — Гитлер попал впросак».
— А возможно ли посредничество Муссолини? — спросил я.
— Лишь в том случае, если Гитлер попросит его об этом. Ни Франция, ни Англия не могут обратиться с просьбой о посредничестве к человеку, который десять дней тому назад заявил, что Италия сделала свой выбор на случай конфликта.
— Но газеты не перестают говорить об этом.
— Газетная болтовня! — ответил он тоном, не допускающим возражений.
Пока мы вели эти разговоры — ранним утром 28 сентября — телефон между Парижем, Берлином и Лондоном работал с полной нагрузкой. Боннэ передавал новые инструкции в Берлин Франсуа Понсе и в Лондон Шарлю Корбену. Первому были даны полномочия сделать Гитлеру новые, еще дальше идущие, предложения, которые фактически означали принятие годесбергских требований. Корбену же было поручено убедить англичан в необходимости начать через английского посла в Риме переговоры с Муссолини о посредничестве,
Бегство из Парижа достигло высшей точки. В общей итоге свыше двухсот пятидесяти тысяч парижан оставили столицу.
В полдень 28 сентября война казалась неизбежной...
Днем 28 сентября стало официально известно о капитуляции демократических держав. Чемберлен сообщил в палате общин, что при посредничестве Муссолини премьер-министры Англии и Франции приглашены Гитлером в Мюнхен для личного свидания.
На следующий день Даладье и Чемберлен вылетели в Мюнхен, где они встретились с Гитлером и Муссолини. Вечером был подписан мюнхенский договор, и судетские округа Чехословакии перешли к Гитлеру.
Даладье на следующий день вернулся на самолете в Париж. Передают, что он готов был повернуть обратно, когда увидел громадную толпу, собравшуюся вокруг аэродрома Де Бурже. Но тут он услышал крики: «Да здравствует Даладье! Да здравствует мир!» Он принял диктаторскую позу, вышел из самолета и важно проследовал с Жоржем Боннэ к ожидавшей их машине. Когда машина ехала по городу к военному министерству, Даладье встал, приняв позу а 1а Гитлер. Боннэ, сидевший с ним рядом, смотрел на ликующую толпу, и на его тонких губах блуждала усмешка.
Другой анекдот, распространившийся немного позже, идет из английского министерства иностранных дел: Даладье якобы держался в Мюнхене очень хорошо — до обеда, но затем он нагрузился и, вернувшись в зал заседаний, не мог уже проявлять даже видимости сопротивления.
Роль, которую сыграл Даладье в этот последний месяц, приведший к Мюнхену, оценивалась различно. Некоторые изображали его в виде горячего патриота, который после жестокой внутренней борьбы, наконец, согласился на мюнхенский пакт ради Франции. Но истина заключается в том, что в самые критические моменты Даладье целиком поддерживал тактику Боннэ. Он ни разу не опроверг лживую информацию своего министра иностранных дел, приведшую к таким катастрофическим последствиям.
Когда Боннэ по своему «резюме» знакомил членов кабинета с меморандумом Гамелена, никто не мог с большим правом, чем министр национальной обороны Даладье, заставить его замолчать, никто лучше его не мог сказать кабинету всю правду. Даладье знал, что генеральный штаб пришел к выводам, совершенно обратным тем, которые излагал Боннэ. Он знал, что Гамелен подчеркивал следующие факты:
1. Глава германского генерального штаба, генерал Бек, 3 сентября отказался от занимаемой им должности, ибо «не желал вести армию к катастрофе».
2. Германская «Западная стена» далеко не закончена, и, согласно сообщению французского военного атташе в Берлине, «ее так же легко прогрызть, как кусок сыра».
3. Германская армия еще ни в какой мере не готова, и ей потребуется не меньше года самых напряженных усилий, прежде чем она решится начать войну.
4. Оценка, данная Красной Армии французским генеральным штабом, резко расходилась с той оценкой, которой оперировал Боннэ; штаб считал русские танки и самолеты равными германским.
5. Прекрасно вооруженная чешская армия, насчитывающая 40 дивизий, тысячу самолетов и полторы тысячи танков, могла бы сопротивляться самое меньшее 2—3 месяца, даже если бы сражалась одна.
Все это Даладье' знал, но он предпочитал молчать. Даладье не мешал Боннэ делать свое грязное дело.
Даладье знал, что его министр иностранных дел занимался крупными спекуляциями на фондовой бирже, успех которых зависел от уступок Гитлеру. Тайная полиция снабдила Даладье копиями всех ордеров, которые банк учитывал для себя и для Боннэ. Несколько министров, знавших об этих операциях, потребовали ареста директора банка и отставки Боннэ. Но Даладье не хотел об этом и слышать.
Даладье знал о тайных интригах, которые плелись на Кэ д'Орсэ. Многие его министры неоднократно сообщали ему, что Боннэ встречается с группой неофициальных советчиков, с которыми он вместе вырабатывает тактику деморализации населения. Даладье был осведомлен о том, что сигналы о начале подобной кампании давались Кэ д'Орсэ.
Штаб советчиков Бонне состоял прежде всего из бывшего премьера Фландена и Жана Мистле, председатели комиссии иностранных дел палаты. Другим членом этого кружка был невзрачный, но честолюбивый депутат от Корсики — Франсуа Пьетри. Генеральный секретарь социалистической партии Поль Фор, заядлый враг Леона Блюма, также посещал собрания группы Боннэ. Марсель Деа, который в 1936 году, будучи министром воздушных сил в кабинете Сарро, сыграл такую роковую роль, пользовался особым доверием министра иностранных дел. Депутат Гастон Бержери, адвокат, опасный интриган, был постоянным гостем в этом замкнутом кружке. К нему примыкали также два видных профсоюзных деятеля: Рене Белен, заместитель секретаря Генеральной конференции труда, чью газету «Синдика» Боннэ щедро субсидировал, и Андре Дельма, глава союза учителей.
Этих людей можно было видеть ежедневно и ежечасно на Кэ д'Орсэ в тот критический период. Они снабжали газеты, стоящие за «умиротворение», материалами против так называемых «поджигателей войны» — Жоржа Манделя, Жюля Жаннене, Эдуарда Эррио и англичан — Уинстона Черчилля и Ллойд- Джорджа. Они создавали в стране чувство неуверенности, постепенно подтачивавшее моральное состояние масс. Жоржа Бонне они изображали в виде ангела мира, в то время как Жорж Мандель рисовался мрачным сатаною, подкупленным евреями для того, чтобы воздвигнуть новую, еврейскую Францию на развалинах французского отечества. Даладье превозносился как «сильный человек», желающий спасти Францию от
