уничтожения. Про Жюля Жаннене, председателя сената, рассказывали, что он от старости выжил из ума. Про Эррио говорили, что он вынашивает в своей утробе чудовищные планы против Франции.
Когда в эти тревожные дни во Францию приехал Уинстон Черчилль, его немедленно объявили «поджигателем войны номер первый». Таковы были отравленные басни, извергавшиеся подобно чернильному фонтану изпод бойких перьев группы Боннэ.
Они распространяли гнусную ложь, будто президент Бенеш сам просил Боннэ усилить на него нажим, чтобы он смог принудить чешский кабинет к капитуляции. От них исходил текст фланденовского воззвания против мобилизации. Они были генеральным штабом тех предателей внутри страны, которые стремились разрушить Францию. Они были самыми активными из всех агентов Гитлера внутри страны.
Боннэ хлопотал о франко-германской декларации, в которой были бы признаны существующие границы. Это — он был уверен — до такой степени увеличило бы его престиж, что позволило бы ему потребовать пост премьера. В течение нескольких месяцев после Мюнхена он истратил колоссальную сумму из секретных фондов на личную рекламу. Почти повсеместно во Франции целые газетные полосы отводились под восхваляющие его передовицы. Ежедневно появлялись сообщения о «народных» демонстрациях в его честь.
Национал-социалисты знали о претензиях Боннэ и пользовались ими для своих целей. Один депутат рассказал мне о своем разговоре с графом Велчеком, во время которого германский посол доверительно сообщил ему, что Боннэ весьма неумеренно разглагольствовал о своих политических планах. Депутат добавил, что ему было крайне неприятно узнать о хвастовстве Боннэ из такого источника.
Другим претендентом на пост Даладье был Пьер-Этьен Фланден. Его претензии тоже играли роль в расчетах национал-социалистов. Однако его шансы значительно поколебались, когда стало известно, что после Мюнхена он послал Гитлеру поздравительную телеграмму. Это заставило его держаться пока в тени. Социалистический депутат Грумбах зачитал в комиссии по иностранным делам ответ Гитлера Фландену: «Я все время с большим интересом и симпатией следил за вашей прошлогодней деятельностью», — гласила телеграмма Гитлера. Это Даладье, раздосадованный соперничеством Фландена, вручил Грумбаху текст гитлеровского ответа.
Не успело новое большинство палаты проголосовать за Даладье, как эти хозяева положения тут же предъявили счет своему избраннику. Он рассчитывал перехитрить правых — теперь они ему указали его место. Во время одного очень решительного разговора Кайо преподнес ему ультиматум. Он потребовал, чтобы Даладье отправил посла в Италию, где этот пост был вакантным и оставался вакантным уже больше года. Далее он настоял, чтобы премьер осуществил на деле данное им в августовской речи по радио обещание отменить 40-часовую неделю. Он потребовал, чтобы министра финансов Маршандо, заподозренного в приверженности идее хозяйственного планирования и установления контроля над биржей, послали ко всем чертям. Наконец он потребовал роспуска коммунистической партии. За выступлением Кайо последовало требование со стороны группы правых депутатов, которые выразили свои пожелания в весьма недвусмысленной форме. Высший деловой мир тоже привел свои орудия в готовность: несколько миллиардов франков улетучились из страны, чтобы напомнить Даладье о судьбе тех его предшественников, которые не проявили должной уступчивости.
Даладье не заставил просить себя дважды. Французский посол в Берлине Франсуа Понсе получил назначение г. Рим. Он был заменен Робером Кулондром, который был до того французским посланником в Советской России.
В Москву был направлен дипломат меньшего ранга — Наджиар. Боннэ воспользовался этими дипломатическими перемещениями, чтобы вручить управление бюро печати на Кэ д'Орсэ некоему ничтожеству — Бресси, чья свояченица была на короткой ноге с одним национал-социалистским дипломатом.
На очередном съезде радикал-социалистов в октябре Даладье резко выступил против коммунистов. Собрание вынесло решение, согласно которому Народный фронт официально объявлялся несуществующим. Зарево грандиозного пожара в марсельском универсальном магазине, приведшего к многочисленным человеческим жертвам, послужило как бы зловещим фоном для этого собрания радикалов.
Вернувшись в Париж, Даладье перетасовал свой кабинет. Злополучный министр финансов Маршандо, ровно ничего не подозревавший, перешел в министерство юстиции. Честолюбивый Поль Рейно стал министром финансов. Его приятельница, графиня Элен де Порт, предсказала мне эту перетасовку за четыре дня до того, как она состоялась.
После Мюнхена прогерманская пропаганда во французских политических кругах, в гостиных и редакциях стала развиваться с удвоенной энергией. Франко-германский комитет, в котором заместитель премьера Камиль Шотан обменивался любезностями с Абетцом, наводнил страну роскошными изданиями, восхвалявшими франко-германскую дружбу. Парижские киоски были заполнены гнусными антисемитскими брошюрами. Г-жа Боннэ изощрялась в дешевых антисемитских остротах не только в снобистских салонах, но и у своего парикмахера и во время своих поездок по магазинам. Фавориты Дорио распространяли удешевленное, тщательно подчищенное французское издание книги «Mein Kampf», титульный лист которой гласил, что она отпечатана в Германии. Антикоминтерновское бюро в Женеве фабриковало тоннами памфлеты против франко-советского пакта.
Искусно сдабривая ложь полуправдой, жонглируя опровержениями и сенсациями самого противоречивого свойства, действуя подкупом, Жорж Боннэ усиленно снабжал правую печать материалом, бичующим так называемых «торговцев войной». Печатались самые невероятные и вздорные выдумки, лишь бы только они были направлены против жалких остатков Чехословакии, против республиканской Испании или против Советской России. Правая печать не теряла времени на рассмотрение ни их правдоподобности, ни источника. Кампания против так называемых «fausses nouvelles» стала неотъемлемой принадлежностью печати сторонников «умиротворения». Председатель сената Жанвене пустил в ход фразу, которую пофранцузски можно было понять двояко: в том смысле, что Боннэ — величайший опровергатель новостей, и в том, что он — величайший лжец. В парламентских кулуарах без конца толковали о лживости Боннэ. Один депутат, намекая на старую французскую поговорку, утверждающую, что у лжеца нос растет по мере того, как он лжет, постоянно встречал меня словами: «Вы заметили, у Жоржа нос опять вырос!»
Раздраженный личными нападками печати, выступавшей против «умиротворения», и взбешенный недружелюбной позицией большинства иностранных корреспондентов, Боннэ жаждал мести. Он попросил министра внутренних дел выслать трех руководящих английских корреспондентов, в числе которых был и Кэдет из «Таймса». Вина Кэдета заключалась в том, что в одной из своих статей он намекнул на применяемую Боннэ технику лжи. Министр Сарро отказался выполнить требование Боннэ из боязни дипломатических осложнений. Тогда фашистский еженедельник «Гренгуар», щедро субсидируемый Кэ д'Орсэ, стал давать один залп за другим по иностранным журналистам.
Затем выступил со своим предложением Лаваль. В сенатской комиссии по иностранным делам он потребовал, чтобы франко-советский пакт о взаимной помощи, который он сам заключил, был денонсирован. Он с сочувствием остановился на замыслах Гитлера, направленных против Советской Украины, которые, по его утверждению, Франция может только приветствовать. Ободренная внушениями Кэ д'Орсэ, газета «Матэн», вскоре поддержанная многими другими газетами, с большим увлечением описывала приготовления Гитлера к украинскому походу. Крошечная столица Прикарпатской Украины (в то время еще принадлежавшей Чехословакии) была наводнена специальными корреспондентами французских газет. Их рассказы изобиловали подробностями о деятельности национал-социалистов в этой отдаленной области, которой предстояло послужить трамплином для нападения на Советскую Украину. Слушая их, можно было подумать, что германо-советская война уже на пороге.
В этой атмосфере нервности и беспокойства новый министр финансов Поль Рейно обнародовал свои черзвычайные декреты. Они взвалили на плечи народа еще более тяжелый груз. Подоходные и косвенные налоги сильно возросли. Папиросы, автобус и метро, почтовые услуги и телефон вздорожали. 40 -часовая неделя была фактически отменена. Сверхурочный труд стал принудительным. Полтора миллиона железнодорожников и государственных и муниципальных служащих оказались в руках так называемого «комитета топора». Не менее ста тысяч человек лишились заработка. Рабочие встретили это новое положение вещей с возросшим негодованием.
Вскоре итальянская палата депутатов оказалась свидетельницей бурного взрыва антифранцузских чувств. Во время речи графа Чиано фашистские депутаты вскочили со своих мест с криками: «Джибути —
