поехал туда, но, насколько я мог убедиться, там все еще работали только пожарные. Да и нелепо было бы продолжать работу на заводе, пока не были найдены и обезврежены невзорвавшиеся бомбы, которые зарылись в землю.
На следующий день я вместе с другими военными корреспондентами выехал на фронт на линию Эн. В прифронтовом районе через каждые 500 ярдов мы натыкались на баррикады, сооруженные из больших камней, старых автомобилей Форда, плугов и всего, что оказалось под рукой. Многие баррикады охранялись туземными войсками из экваториальной Африки, которые весьма ожесточенно дрались с немцами в прошлую войну. В войне 1940 года у них было мало шансов вступить в соприкосновение с противником. А кроме того, теперь их пугал шум самолетов и грозный вид танков. 5 июня мы прибыли на фронт, недалеко от Суассона. Мы собирались попасть на наблюдательный пост, откуда были видны германские линии. Но по дороге нас остановили на ферме, которая всего за несколько часов до этого подверглась бомбардировке. Сено в стогах все еще продолжало гореть. Казалось бы, ущерб невелик, но мне объяснили, что немцы нарочно стараются бомбить стога сена, так как они горят по нескольку дней и служат хорошим ночным ориентиром для германской авиации. Телефонные линии были сняты, так как утром немцы начали второе крупное наступление и связь, как обычно, была прервана. «Пресс-лейтенант» пробовал пройти с нами дальше, но уже завязался бой, и штаб не хотел, чтобы ему надоедала целая группа журналистов.
Этот бой был началом битвы за Францию. Линия Вейгана, построенная по принципу эшелонированной в глубину обороны, представляла собой максимум того, что можно было сделать за такой короткий срок. Никто не думал, что немцы смогут так быстро начать второе крупное наступление, особенно если учесть расстояние, которое им надо было пройти, а также их движение на север к портам Ламанша...
После предварительной артиллерийской подготовки 5 июня, в 4 часа дня, немцы начали наступление, в котором участвовало полмиллиона пехоты и около тысячи самолетов. На фронте протяжением в 120 миль было нанесено три главных удара: в районе Амьена, Перонны и канала Эллет.
Военных корреспондентов согнали в Париж, им не позволили присутствовать при величайшей битве, какую знает история. Мы должны были довольствоваться утренними и вечерними беседами с представителем военного министерства — полковником Тома. Беседы происходили, однако, не в военном министерстве, а на Кэ д'Орсэ, в зале, где был подписан пакт Бриана-Келлога, который осуждал «применение войны как орудия национальной политики». 5 июня большой зал был переполнен журналистами. Все сидели и внимательно слушали полковника Тома, который заявил, что сегодня началось крупнейшее сражение, исход которого трудно предсказать. Каждый день, утром и вечером, мы ходили слушать полковника Тома, в котором олицетворялась наша единственная связь с фронтом, и с каждым днем фронт все больше приближался к воротам Парижа. В течение первых 8 месяцев войны над Тома насмехались, когда он 'пытался чем-нибудь оживить однообразные коммюнике: «На фронте ничего существенного». Но сейчас мы цеплялись за Тома. Мы прислушивались к каждой его интонации, мы следили за каждым его жестом, надеясь прочесть в них что-нибудь. Каждое его слово тщательно записывалось, и когда беседа кончалась, журналисты разбегались по редакциям и телеграфным конторам, и слова Тома с молниеносной быстротой разносились по всему миру. Его значение возрастало с каждым днем, по мере того как битва за Францию становилась все более ожесточенной. С неизменным спокойствием он сообщал нам, сколько людей немцы бросили в бой. В первый день он совершенно не упоминал о танках, на второй день он сказал, что немцы пустили в ход около 2 тысяч танков, а па третий — мы так и ахнули, когда узнали, что в бою участвуют 4 тысячи германских танков. А 10 германских дивизий (цифра, которую Тома назвал в первый день) превратилась в 100 дивизий — 2 миллиона человек!
Рядовой француз был ошеломлен. Он недоуменно спрашивал: «Что? 4 тысячи танков и около 100 дивизий? Этого не может быть. Еще вчера нам говорили, что у немцев всего лишь 2 тысячи танков.
А надломленную Францию ждал новый удар. Италия объявила войну.
К этому времени германские войска уже перешли Сену в ряде пунктов к югу от Руана. 9 июня вечером все министерства покинули столицу. Рейно отправился в штаб Вейгана. Журналисты во что бы то ни стало должны были узнать, что происходит. Это была их прямая обязанность. 10 июня утром мы, как обычно, ожидали полковника Тома в зале, где был подписан пакт Бриана-Келлога. В течение девяти с половиной месяцев Тома всегда был очень пунктуален, но в это утро мы напрасно его ожидали. Он уже выехал из Парижа. Все сотрудники министерства информации, как и других министерств, поспешили убраться из Парижа, хотя вплоть до последнего момента они заявляли, что останутся в столице, что бы ни случилось. Полковник Тома — наша единственная связь с фронтом — уехал. Человек, от которого мы зависели, исчез. Нам оставалось или последовать за правительством в Тур, или сидеть в Париже, пока не придут немцы. Но мы не знали, где они и как быстро они продвигаются. Мы знали только, что французская линия обороны прорвана, и если немцы будут продвигаться своим обычным темпом, то они, пожалуй, могут оказаться в Париже в этот же самый день.
Франция была потрясена быстротой неприятельского натиска. Солдаты и гражданское население не знали, куда деваться. Оставалась единственная карта, на которую можно было поставить и которая могла спасти страну: оборона Парижа.
За несколько дней до вступления немцев в столицу Франции было объявлено, что Париж находится в состоянии обороны. Что под этим подразумевалось — трудно сказать. Если бы французское правительство действительно собиралось защищать Париж, оно должно было бы обратиться к населению с призывом принять участие в обороне столицы и вместе с солдатами воздвигать на улицах баррикады. Надо было организовать добровольческий корпус, подготовить оборонительные позиции и создать запасы продовольствия и боеприпасов, чтобы иметь возможность выдержать осаду. Обращение к населению и умелое использование радиовещания изменили бы лицо столицы. Люди не бродили бы по улицам, как испуганные овцы, не были бы поглощены всецело одною мыслью — как бы бежать; они были бы заняты обороной Парижа. Основным опорным пунктом могли бы быть, как и в прошлом, крутые холмы Монмартра. На вершинах этих холмов нужно было установить зенитные орудия, которые заставили бы самолеты противника держаться на большой высоте. Дороги, ведущие к холмам, можно было забаррикадировать. Аванпосты можно было расположить у Триумфальной арки, в Бенсенском замке, в районе обсерватории, на Монпарнассе и на других выгодных пунктах. В Париже была хорошо вооруженная полиция, были тысячи рабочих Рено и Ситроена, грузчики Центрального рынка, а также много англичан, американцев, чехов, поляков и других иностранцев, которые с воодушевлением приняли бы участие в обороне. Отдельные войсковые части рассеянных армий, сражавшиеся на Сене и Эн и не намеренные сложить оружие, стянулись бы к Парижу как к центру сопротивления. Многие артиллерийские части могли бы притти в Париж со своими орудиями. На примере Мадрида нетрудно убедиться, как много может сделать решительная оборона. Испанские республиканцы в течение многих месяцев отбивали атаки итальянских самолетов и германских танков. В Варшаве атака германской механизированной дивизии была отражена польскими снайперами. В уличных боях танки имеют свои слабые стороны. Баррикады задерживают их, а тем временем их можно выводить из строя гранатами и поливать горящим бензином из окон домов. В несколько минут команда облитого танка задыхается от жары, а танк остается и только дополняет баррикаду.
В Париже были люди, сражавшиеся в Испании в рядах Интернациональной бригады, которые не отказались бы защищать свою столицу. Им надо было сказать: «Организуйте уличные бои, как вы это делали в Испании», хотя для этого пришлось бы, конечно, выпустить их из тюрьмы. Чтобы восстановить боевой дух страны, Франции нужны были только руководители и стержень, вокруг которого можно было сплотиться. Как только разнеслась бы весть об обороне Парижа, каждый еще не занятый немцами город начал бы готовиться к отпору. Лион, Дижон, Труа, Май, Орлеан и сотни других городов могли бы оказать решительное сопротивление. Каждый город, каждая деревня могли бы стать сборными пунктами для пехотных и артиллерийских частей, отставших от своих соединений. Французы — блестящие импровизаторы. В городах они могли бы показать себя, тогда как в открытой местности у них просто не было времени для создания оборонительных линий. Французские города были бы опорными пунктами на линии,
