Можно, конечно, развить мысль о наказании за навязывание людям стандартов и провести параллели с другими людьми и другими стандартами и чем все это закончилось, но нет никакого желания. По крайней мере, сейчас. Потому что тысячу раз мог я успокаивать себя мыслью, какая Настя прагматичная, расчетливая и избалованная, но уже после первых минут наведения разрушенных разлукой мостков, связывающих нас, и восстанавливалось движение тепла, энергии, нежности и желания, восстанавливался этот баланс, о котором вчера еще думалось, что нет его и не может быть. А потому вычеркивалась из списка строка о том, играла она со мной или была искренна, или ее искренность и была игрой, или это был тот образ, который она проживала в настоящий момент. Главным было, что чувствовал я, а я чувствовал себя очень влюбленным и очень любимым. Нежность и страсть переполняли меня, не оставляя места другим чувствам и точно не оставляя места каким-либо мыслям. Было четыре утра, мы лежали, прижавшись тесно, пытаясь отдалить сон еще хоть на несколько минут, я гладил ее спину от шеи вдоль позвоночника, задерживаясь на пояснице перед тем, как еще раз прикоснуться к округлым, нежным, дышащим ягодицам, ищущим тепла моей руки. И слушал ее полусонный, чуть хрипловатый полуголос-полушепот, рассказывающий перед сном лучшую в мире сказку.
– Я тогда вошла в ресторан и увидела тебя, как ты читал меню. Ты был такой красивый и усталый, умный, добрый, не смейся, я сразу все это почувствовала, я не умею так думать, как ты, но чувствовать я умею, и я сразу чувствую, если это мой человек. Я знаю, что ты женат и любишь свою жену, и ты занят, и у тебя работа, и у меня работа, и мы можем видеться только очень редко, значит, будем видеться редко, я буду скучать и накапливать свою нежность, мне еще мало лет, мне ни от кого ничего не надо, я могу просто любить и ждать встречи. И, пожалуйста, не думай, мой любимый, что это станет для тебя обузой. Мы будем встречаться, только когда ты сможешь. Вот видишь, я первая сказала, что люблю тебя, нет, не говори ничего, не сейчас, просто обними меня крепче...
По трезвому размышлению, может, это были лучшие два дня в моей жизни. So far[28]. Я достаточно подробно рассказал про первый день, а на следующий, проснувшись часов в десять от переполнявшего обоих желания, мы посмотрели друг на друга утренним взглядом, который, как известно, сильно отличается от взгляда вечернего – не всегда хочешь проснуться с тем, с кем засыпаешь, но это был не наш случай. Не знаю, кого именно увидела Настя, открыв глаза, а я увидел чуть заспанную зеленоглазую красавицу с золотыми волосами, и «доброе утро, любимый» потонуло в моих поцелуях.
Мы долго завтракали, гуляли, взявшись за руки, ради нас солнечные лучи пробили хмурое небо, мы согревались шопингом, причем Настя категорически отказывалась от моих предложений заплатить за что- нибудь: «Хорошо, только одну вещь в подарок, чтобы ты сам выбрал». Я выбрал сумку Chloe. Потом она сказала, что хочет купить что-нибудь мне. «Нет, нет, – сказал я, – давай не будем, и потом надо все это отнести куда-то и успеть в театр».
– Ну, пожалуйста.
– Нет, – сказал я, не объясняя, почему, собственно, нет. Мне так не хотелось говорить, что было бы странно, если бы я купил себе что-нибудь, не посоветовавшись с Ириной.
Затея с походом в театр, где мне, кстати, очень понравилось, разъяснилась после спектакля, когда мы ужинали в небольшом ресторане или кафе, прямо рядом с театром на Sloane Square[29]. Я сказал Насте, что никогда не видел таких спектаклей, что я привык совсем к другому, точнее сказать, ни к какому не привык, просто в моем представлении театр – это нечто другое.
– Ну, ну, говори дальше, – загадочно улыбнулась Настя.
– Ну что говорить, я же ничего в этом не понимаю, наверное, это все глупо – то, что я говорю.
– Ну, пожалуйста...
– Ну, не знаю, театр – это «Вишневый сад», «Женитьба», «Бесприданница», декорации, костюмы, заслуженные артисты, большие залы...
– И ты туда ходишь?
– Можно сказать, что нет.
– Почему?
– Мне неинтересно. То есть я знаю, про что написана «Бесприданница», и я понимаю, что для своего времени это бомба – олигарх там и все дела. И каждый новый режиссер пытается рассказать эту историю по-своему, чтобы все знали, как он понял Островского. Но мне это неинтересно. Это его проблема. В кино, конечно, тоже делают ремейки, но не каждый же год на одну и ту же тему! Театр всегда рассказывал о сегодняшней жизни. А теперь перестал. Поэтому я и удивился сегодня. То есть значит, что у нас перестал, а в Европе совсем не перестал. Интересно, почему?
– И почему?
– То есть ты меня сейчас серьезно спрашиваешь, не из вежливости?
– Нет, нет, ты что, – она подняла бокал, – давай за тебя выпьем. Чтобы ты всегда находил ответы на вопросы, которые тебя волнуют.
– Спасибо. Мне говорить?
– Конечно, а я тебе потом скажу одну очень важную вещь. Ты будешь вторым человеком на свете, кто будет это знать.
– Я думаю, что все эти люди, ну режиссер, например, они до такой степени не понимают современную жизнь, они настолько вне ее, что проще всего отгородиться и сказать: это все суета сует и скоро пройдет, а Островский и Шекспир – они навсегда, за ними как за каменной стеной. Проблема в том, что пройдет лет тридцать и захотят люди понять, что происходило в наше время, и при всем обилии книг в магазинах, фильмов на DVD, не говоря уже о телевизионных программах в цифровом формате, не останется описания нашего времени, равносильного «Анне Карениной» или «Архипелагу». Но это не моя тема, так что...
– Хочешь, я скажу тебе мой секрет? – она наклонилась, как будто кому-то в этом шумном зале были интересны ее секреты. Наверное, это был настоящий секрет, и я тоже наклонился, и мы почти соприкоснулись носами. – Я хочу заработать денег и поступить здесь, в Лондоне, в театральную школу...
– Здорово, – сказал я, – я думаю, ты можешь быть отличной...
– На режиссерский, – торжественно и победоносно закончила Настя. – Потому мне и было так интересно, что ты говорил. Я и сама так думаю. Я хочу быть режиссером, ставить современную драму. Я знаю, что есть пьесы, просто на них нет денег, а мне трудно будет отказать, правда? Вот ты бы смог мне отказать, если бы у тебя было много денег? Я думаю, что можно быть хорошим режиссером и нормально одеваться, совсем необязательно ходить в вытянутых свитерах и с немытой головой.
– Да, – сказал я без особой уверенности, – ты все правильно говоришь и про деньги, и про свитера. Но мне казалось...
– Ты был уверен, что я хочу стать актрисой? Нет, их много, и симпатичных много, симпатичные и талантливые тоже есть, и потом я думаю, пятьдесят процентов, если не больше, раскроет актер свой талант или нет, зависит от режиссера. Ты что, отговаривать меня собираешься? – вдруг спросила Настя. – Это бесполезно, я уже документы подала и эссе написала, скоро экзамены будут...
– Круто, – сказал я.
– И это все?
– Я просто не знаю, что сказать. Ты совсем другая – юная, красивая, уверенная в себе, всегда знаешь, чего хочешь, и, наверное, почти всегда добиваешься...
– Угу, – она согласно кивнула головой, – почти всегда.
– Можно спросить, кто твои родители? Ты вообще откуда такая взялась?
– Откуда? – переспросила она. – Из Москвы. Хотя я уже сама не знаю, из Москвы я или откуда. Мама там живет, они с папой лет десять назад разошлись, а он здесь, в Англии, у него семья, дети, мальчик с девочкой.
– Вы общаетесь?
– Конечно. Я половину времени у них живу, когда в Англии. Он вообще говорит, чтобы я к ним переезжала. У них дом большой, там здорово. Они прикольные. Это, кстати, его идея была, ну, про режиссерский.
– Бизнесом занимается?
– Занимался. Теперь понемножку деньги вкладывает туда-сюда. Здесь таких много.
