— В секрете, значит, бережется? — шагнул я к озеру, давая понять, что и еще раз могу по Лосьему прогуляться.
— Поплывешь — сосновыми шишками закидаю, — всерьез пообещал Васек. И вдруг расхохотался:
— А-а! Барыня-то! Вон она за кустами от гостей прячется, — пригнулся, показывая пальцем. — Лысанка, Лысанка! — позвал громко.
В ответ раздалось протяжное мычание. Ольховник под берегом зашевелился — и рыжая корова с широкой белой полосой вдоль морды, вытягивая шею и принюхиваясь, затопала широкими копытами в нашу сторону.
— Подходи, подходи — не бойся. Здесь никто не тронет, — ласково подбодрил Васек и, щекоча Лысанку между рогами, похвалился:
— Чем не барыня?!
Протянул ей залежавшуюся в кармане сухую корку, погрозил пальцем:
— Здесь дожидайся!
И у меня была в деревне ученая собака: скажу «прыгай!»— через палку за куском хлеба скакала. Скажу «ищи!» — варежку из-под снега доставала. А ученую корову я у одного Васька только и видел. Ощипывая жесткие верхушки осоки, она негромко помукивала, пока мы укладывали приготовленных Васьком навозных червей, проверяли и примеривали удочки, выталкивали из тростника на широкую воду небольшой плот, сколоченный из сухих сосновых бревен.
— Полный вперед! — встрепенулся Васек, почуяв легкую зыбь под ногами, и веселее заработал длинным рулевым шестом. — Э-гей, Лысанка! По берегу гуляй, в густые чапыжи не забирайся!
Горбатый окунь
Неповоротливый плот идет толчками. Полосами рябит впереди потревоженная вода, говорливо проскальзывая между бревен. Высоко над нами бледное, чуть с голубинкой, небо, под водой, оплетенное травами, купается прохладное солнце, по кромке озера — зеленое кольцо высокого бора.
— Берись за весла! — хозяйственно, капитаном на высоком мостике, командует Васек.
— Бросай шест на воду! — поддерживаю бодрую команду.
Васек не бросает, а укладывает его аккуратно вдоль плота.
— Еще пригодится, — дает знать, плюхаясь позади меня на шаткую дощечку.
Весла на плоту прилажены распашные, как на быстроходной лодке. Рукам работы хватает, и ногам достается. Приятеля мне не видно, только чувствуют его затылком, когда назад с полного маха отклоняюсь.
— Поддай быстрее! — азартится Васек.
И я во все мускулы на весла жму, чтобы окунывались быстрее, покруче завитки по воде пускали.
— Взя-яли… сильно! Взя-яли ходко! — подкрикивает и помогает мне Васек, в такт веслам налегая на бревна кожаными чулками. Расшевелившийся плот пританцовывает, зарываясь и подпрыгивая бревнами, пробивая себе дорогу.
И оставленная без присмотра одинокая землянка, и брошенные в дупло штаны, и приготовленная для супа картошка — в эту минуту все позабыто. «Вперед!» — единственное слово, которое оживляет и подгоняет мое усердие.
— Дуй на плавучий остров! — подсказывает Васек.
Я и «дул» бы, да не знаю, в который край.
— Левым работай! Левым! На острове, знаешь?! В басовитом голосе торжественность.
— Там, знаешь? — повторяет он с добавлением таинственности.
Я еще ничего не знаю, но, конечно же, хочу узнать.
— Там горбатый окунь живет. Знаешь, с золотым пером?
— Далеко? — загадываю я на золотое перо.
— Никуда не далеко! За большим мысом еще мысок. Двести раз гребнешь — и доехали!
Двести раз — это можно. Налегаю изо всех сил, подсчитывая про себя: «Раз… два… три…»
Дощатое весло с налета шлепнулось о волну, кувырком вылетает из уключины.
Раскачивая плот, Васек пристукивает, прилаживает его на старое место.
— Поехали!
«Четыре… пять….» — ускоряю темп. На двенадцатом счете весло снова выскакивает. Когда чересчур торопишься, всегда медленно получается.
— Опять двадцать пять! — огорчается Васек за моей спиной, и так усердно вдавливает весло, так старательно пришлепывает кожаным носком по уключине, что, кажись, ей так тут и сидеть — не вырваться.
— Все равно на крючке будешь! — кулаком грозится он за мысок кому-то невидимому.
«Сто пятнадцать… сто шестнадцать…» — клонясь и выпрямляясь, упорно веду я начатый счет.
Две стрелки, две ленты издалека стремительно идут нам наперерез, рассевая застоявшуюся коричневую гладь.
Чего такое по воде бежит? — круто оборачиваясь, подталкиваю в плечо Васька.
Не отпугивай, ужи подплывают, — снижая бас до ласкового, успокоительно тянет слова заглядевшийся в ту сторону приятель. — Устали на воде, отдохнуть захотелось.
Не смущаясь людей и размеренного бульканья весел, ужи преспокойно забираются на качкий плот, неторопливо, по-домашнему, укладываются на осклизлых бревнах, приклеиваясь на них обмякшими, клетчато-землистыми велосипедными шинами. На головах желтые венчики просвечивают, словно они сейчас лишь цветущие подсолнухи в огороде обнюхивали.
— А змеи тоже плавают? — попримирившись с Присутствием на плоту ужей, другими ползучими интересуюсь я, о которых очень даже много в деревне разговоров идет.
Змеи-то? Еще как плавают! — уверенно подтверждает Васек. — Боишься змей?
— А чего хорошего?! — удивляюсь. — Подплывет вот так, да и тяпнет за ногу. Тогда далеко не упрыгаешь.
— К ужам-то подплывет?! — встрепенулся Васек. — Никогда в жизни! Где ужи заведутся, оттуда всех змей как метелкой повыметет, — то ли успокаивает меня, то ли правду говорит Васек. «Все-таки беспокоится он за меня», — примечаю довольно. Чудно даже, как быстро и хорошо мы поладили. И часу не прошло, когда узнали мы, как друг друга зовут, а будто давным-давно в приятелях ходим.
— Знаешь, какие бои бывают, когда змеи с ужами встретятся? — бочком пристраивается Васек на узком сиденье за моей спиной. — Побывал бы здесь позапрошлым летом, тогда бы увидал! Тогда бы не сказал, что змеи подплывут! Чего молчишь?
А у меня рот раскрывать всякое желание исчезло. Не часто при интересном деле подобное настроение случается, но все-таки бывает, когда ни шевелиться, ни говорить не хочется — глядеть, ничего не примечая, слушать, ни во что не вникая, ни о чем не думая, хочется. Такая стихия ни с того, ни с сего и на меня вдруг на широком водяном раздолье накатила. Весла в руках еле шевелятся, мысли неведомо в каком далеком краю витают. И поросший соснами узкий мысок, далеко забежавший в озеро, и мирно разлегшиеся по соседству с нами старые шершавые ужи, и зыбко качающийся под ногами плотик — все видится будто через мелкую, мягко мерцающую сетку, представляется необычно-новым, таинственно- манящим. Не поворачивая головы, вижу за спиной обещанный Васьком плавучий остров, разметенные из края в край желтые песчаные тропинки, в густой зелени маленький двухскатный шалаш. Поселяйся и живи, сколько хочется, — никто тебя не побеспокоит, никто с дальнего берега до плавучей земли не дотянется. Можно промышлять рыбой, можно развести вишневый сад…
В детстве хорошо мечтается, особенно в новом месте, которое тебе по душе пришлось. Под эти нахлынувшие вдруг мечтания слушаю негромкий рассказ лесного приятеля. Слова до ушей будто издалека доходят, потому что рассказчик спиной ко мне сидит, в другую сторону разговаривает.
— Сначала змей здесь много водилось. Ходи, да оглядывайся, — признается Васек. — И под берегом,
