Ленька разворачивает его вправо, влево. То пригибаясь под ветвями, то отклоняясь в стороны, гарцует картинно на сером коне в высоком седле. Ленты бескозырки в воздухе так и трепыхаются.
Буран, размявшись на ногу, веселее впереди Пегашки пошел. Принюхивается к следам в стороне от дороги, гавкает.
«Вот какая охрана, — приходит мне на ум, — сопровождает королеву со свитой».
Повозка катится быстро, но и потряхивает крепко. Заметно, как морщится при толчках и сцепляет зубы Василий Петрович, в такт при прыжке колес приподнимает и бережно опускает руки в тряпичной кисее Павка Дудочкин.
Из-под колес ни пылинки. Дождик хорошо промочил и утоптал дорогу. Еще не успевшие испариться редкие капельки рдяными вишнями подрагивают под лучами солнца среди зеленой хвои. Мелькают, мелькают, бегут нам навстречу деревья. И «королева», накручивая по воздуху вожжами, торопит бег гривастого конька.
На подъезде к Белояру она степенится, охолаживает ладонями разгоревшиеся щеки, приводит в порядок растрепавшиеся волосы.
В лесной поселок мы въезжаем чинно, благородно, как и подобает серьезным, взрослым людям.
Приглядываемся. Как ни мала деревня Кокушкино, в ней и то семь домов, а здесь всего три. В сторонке еще два дома строятся.
Смотрю на них и думаю: «Зачем в лесу такие громадины размахнули?»
Чудно мне это кажется. Отец, помню, рассказывал, что в лесу только и бывают берлоги, шалаши да пещеры. Ну, на крайний случай землянку для жилья лесорубы выкопают. Если деревянная сторожка или дом объездчика, так это что-то вроде дворца в лесу считается. А чтобы про поселок какой в Ярополческом бору, об этом никогда и помину не было. А я своими глазами вижу, что он строится.
— А кто тут живет? Что они делать будут? — спрашиваю я Василия Петровича.
— Не только «делать будут», а уже делают, — говорит Василий Петрович. — И делают, да всего не успевают… Кто живет, тебе узнать хочется?.. Максимыч, например, с семьей живет. Знаком с ним?
— Видел.
— Он десятником на подсочке работает… Слыхал что-нибудь про подсочку?
На первый раз и признаться не стыдно, что не слыхал. Смело говорю «нет», чтобы лесной инженер видел, какой я в правде решительный.
— С ним вздымщики живут, — продолжает Туманов. — Трое одну комнату занимают… Вздымщиков на работе видал?.. Не видал… Увидишь, — пообещал Василий Петрович.
В числе жителей второго дома Туманов торфмейстера и сборщиков живицы назвал. И все спрашивает, знаком ли я с тем, что они делают. Приходится без конца повторять «нет». Даже на себя досадно.
— А с этого краю, — говорит Василий Петрович, кивая на крайний дом, — будет наша хата. Здесь я живу, здесь и вам пожить придется.
— А бабка Васена где? — спрашивает Костя.
— Не беспокойтесь, бабка нас отыщет.
У крыльца дома, на который указывал Туманов, Нина останавливает Пегашку. Забывая, что Костя Беленький — «сестра милосердия», она отстраняет его и сама помогает Василию Петровичу войти в дом. Павка, бережно придерживая руки на весу, шагает за ними. Мы втроем замыкаем шествие.
Сдернув с железной койки белое покрывало, «королева» усаживает на нее Василия Петровича.
— Простыня-то чистая, а галифе-то у меня пожарные, — замечает Туманов.
— Не будешь слушаться — дедушке напишу, — показывает свою строгость «королева». — Тут сиди!
Павке она определяет место на табурете.
— К стенке приклонись! И чтобы спокойно. Я сейчас за бабушкой схожу.
Пока Нина пропадает в поисках бабушки, мы присматриваемся к нашему новому жилищу, где придется провести неизвестно сколько дней, потому что Василий Петрович не собирается отпустить нас раньше, чем бабушка Васена вылечит руки нашего друга.
В комнате тихо, чисто, но, кажется нам, чего-то не хватает, а чего именно — понять не можем. От желтых, словно воском натертых, бревенчатых стен пахнет смолью. На выбеленных широких подоконниках, как и у нас в деревне, стоят цветы в горшочках. Но большой и громоздкий стол возле окна совсем не похож на наши деревенские. Вместо ножек под него по обеим сторонам поставлены будто ящики с дверками. Попробовали: дверки открываются и закрываются. Их можно даже запирать на ключ. Под широкой крышкой стола устроены еще — три ящика. За светлые висячие скобки они выдвигаются и задвигаются.
Чего-чего только нет в столе Василия Петровича! Тут и изглоданная жуками, словно расписанная дорожками, сосновая кора, кружки и кусочки дерева разных сортов и фасонов, узловатые корневища, сосновые и еловые шишки, пузырьки с разноцветными жидкостями и много всего такого, что нам хотелось бы не только посмотреть, но и переложить все по-другому, по-своему: деревяшки подтесать ножичком; пузатенькие пузырьки для красы расставить по подоконникам рядом с цветами, а из жестких наростов, снятых с деревьев, вырезать «чертиков».
Туманов не мешает нам любопытствовать. Он сидит на койке, прикрыв глаза, и мы, чтобы не потревожить его, переговариваемся шепотом, ходим на цыпочках. Леньку интересует белое покрывало на стене, которое ни окна, ни вешалок с одежкой нё прикрывает.
Зинцов заглянул под него и позвал нас шепотом:
— Идите сюда!.. Посмотрите, что тут есть!..
На стене под занавеской огромная стая бабочек. Они сидят неподвижно, забравшись под стекло в широкую рамку. Крылья у всех распущены, словно напоказ. Тут и маленькие, неказистые с виду, каких мы сотни раз сами ловили, и на редкость огромные, каких, пожалуй, даже и не видывали. Белые, красные, бархатисто-темные, прозрачно-желтые, пепельного цвета, розовые, пестрые — все так и лепятся крыльями одна к другой.
А между бабочками гусеницы разные вытянулись: жирные, волосатые, с виду неприятные. На них даже смотреть не хочется. В другой рамке — жуки: серые, рыжие, зеленые, коричневые. Тут крупные и мелкие, шершавые и гладкие, в полоску и в крапинку. У некоторых усы больше самого жука во много раз, да еще и с кисточками на концах.
Костя, как старший и более нас с Ленькой соображающий в науках, объясняет, что все эти бабочки и жуки неживые, не сами залетели, а Туманов ловит и прикалывает их сюда.
— И «королева» ему тоже ловит. Помните, у сторожевого гнезда говорила. Туманов их сушит и сюда булавочками прикалывает. Тут и вредные и полезные, которые — все на виду. Если попросить, Туманов про каждого жука и бабочку может подробно рассказать.
Спросить бы, но Туманова беспокоить мы не решаемся. Он, кажется, заснул, сидя в ожидании бабушки.
А у нас такое нетерпение поскорее все разузнать и увидеть на новом месте, что и присесть времени нет.
Задернув занавеской жучков и бабочек, к окошку передвигаемся. Подъезжали к дому, даже не заметили, а теперь из окна речку видим. Она бежит всего в двадцати шагах от нашего нового жилища. Берега крутые, обрывистые. Подмытые водой сосны над ними клонятся. На узкой полоске воды, видимой нами из окна, солнце играет.
— Не знаешь, как речка называется? — тихонько спрашиваю я Костю.
— Белояр, — говорит Туманов.
Лесной инженер, оказывается, и не думал засыпать, а просто приумолк на койке, чтобы нашему любопытству и разговорам не мешать. Понадобилось — объясняет:
— По имени этой речки и поселок назвали мы Белояром. Весной она особенно хороша. До самых краев водой нальется, бурлит, воронками воду закручивает! В половодье по ней пароходы ходят, сплавщики в Клязьму плоты гонят. Белояр их только пошвыривает от берега к берегу, а то на стремнине и на попа поставит и вверх тормашками перевернет, если плотовщик зазевается.
Леньку рассказ о разворотах да перевертах плотов за живое задевает. Он, пожалуй, и в сплавщики не прочь бы пойти. Неуверенно, но высказывает такое желание.
