— Не так гороховую кашу едят, — не поднимаясь с пенька, медленно заводит дедушка вытянутую руку по кругу, изображая путешествие Ленькиной ложки по артельному котлу. За повинной головой, которой Никифор Данилович умело управляет, и бойкий друг мой, забыв про важность и вальяжность, проворно поспешает, семенит на полусогнутых.
— Так гороховую кашу едят, — прерывая на секунду смущенный бег, толкает дедушка крутой затылок поближе к ногам. — На глубину берут. Спрашивал, так сказываю.
Пятеро со стороны наблюдают забавную сцену, которая одному Леньке не по душе приходится. Степан Гуляев, переламываясь надвое от накатившегося на него смеха, старается объяснить, что и его когда-то парнишкой «вот так… ха-ха-ха… так же… ох-хо-хо-хо… за во… за во… о-ххи-хи… за воло… о…» и никак договорить не может, что за волосы таскали, тоже гороховую кашу есть учили.
Сергей Зинцов, приоткрыв сочные, цвета спелой ежевики, губы, с одобрением наблюдает за строгим лицом деда, за братниной мелкой побежкой.
— Красиво ногами работает, — отмечает безусловный факт. И повинная голова, не замедляя движения, ухитряется осудительно глянуть из-под ведущей руки.
«Самому бы тебе так побегать!»
— Не так гороховую кашу едят, — напоминает дедушка по второму кругу. — Так гороховую кашу едят, — повторяет низкий кивок головы.
За третьим разом, полностью совершив свой долг, распустил обмякшие пальцы, внимательно глянув в черные Ленькины глаза, по-дружески посоветовал:
— Не забывай науку! В артели надо артельным быть.
— Ложки перемой. Котел от копоти оботри, на ночь в землянку его убери.
Эти указания уже ко мне относятся. Выполняю их с горячим усердием.
В сгущающейся темноте подживил костер сухими сосновыми ветками. Светлые зайчики пустились выплясывать по темным стволам. От веселого огня и на сердце веселее.
А Ленька, мужественно признав артельную правоту, забыв недавнее смущение и всякую обидчивость, уже сказку у дедушки Дружкова выпрашивает.
Хоть маленькую какую, чтобы ночью хороший сон пригрезился. Коське, вон, тоже послушать хочется. Чего молчишь? — достает растоптанным лаптем по моим бахилам.
Орел ты, парень, как я на тебя погляжу! — усмехается в бороду повеселевший Никифор Данилович. — Право, орел! Высоко полетишь, если в лужу не сядешь. Ладно, будь по-твоему, — соглашается с Ленькиной просьбой. — За хорошую тряску можно и сказку рассказать.
Три охотника
Старшие впятером на низеньких нарах, выложенных тонкими сосновыми жердями, вповалку улеглись; мне с Ленькой на земляном полу ночь коротать досталось.
В лесу жить — догадливым надо быть, уметь не только деревья с корня валить да сучья рубить, но и о себе самом позаботиться. Там никто тебе пружинный матрац не принесет, белую простынку по нему не расстелет.
Видал я таких молодцов, которые и про путешествия книжки читают, и по гимнастике пятерки получают, но постель за собой в порядок привести почитают за оскорбление. В лесу некогда разбирать, кому очередь пол застилать. Живо с Ленькой елового лапника нарубили, зеленым мохом колючие ветки присыпали — хорошая перина в дальнем углу землянки получилась. Расположились на ней валети-ком — головами в разные стороны, ноги вместе.
Тут и сказка дедушки Дружкова начинается.
«Ходили по лесу три охотника, три родные брата. Все одной матери сыновья, а руки и думы у каждого свои.
Старший брат не то чтобы из сил выбился, а просто тоска его обуяла. Ни дичины крылатой стороной не видать, ни зверь на пути не встречается. А над бором темень сгущается, ночь охотников настигает. Приходится с пустыми животами на ночлег укладываться.
Развели они жаркий костер на малой поляне. На живой огонек мохнатые лешие собираются, за деревьями тайком хоронятся, к негромким речам прислушиваются.
Старший брат и говорит:
— Теперь бы нам хату теплую, да обед сытный, да постель мягкую — всю ночь бы такие сказки стал рассказывать, что и лешие их заслушаются.
А лешие до сказок первые охотники. Мотнул головой седой леший ближнему рыжему, волосатая лешачиха непонятные слова зашептала — появилась рядом с братьями расписная избушка на курьих ножках.
— Недурной ночлег для бездомных получается, — говорит, ободрившись, усталый старший, и заходит хозяином в избушку.
На просторном столе, на белой скатерти, перед ним стоят щи мясные, только что из печки вынутые, в длинной плошке каша пшенная с коровьим маслом. На другом краю — большой ковш парного молока, вровень с ним голубое яблоко катается, величина — с человечью голову. В углу мягкая постель дожидается, расписным одеялом накрытая.
Без долгих хлопот, без труда и забот желание старшего брата исполнилось. Остался он в лесной избушке сытный пир пировать, темную ночь ночевать. А младшие ждать не стали, темным лесом дальше пустились. Родные братья — родная кровь, но у каждого руки и думы свои. Только молвил на прощанье старшему младший брат:
— Не ешь голубое яблоко с человечью голову. Не к добру оно здесь положено.
А дорога впереди трудная, а небо над головой черное. Приуныл, затомился и средний брат. Не то, чтобы из сил выбился, просто робость его обуяла. На сыром болоте сказал:
— Здесь и будем рассвета ждать. Больше шага вперед не сделаю.
Младший низенькую сосенку на болоте сломил, костерок в ночи разложил. На огонь серые ведьмы из кустов выползают, синие болотные кикиморы сбегаются. Затаились поодаль: приглядываются, прислушиваются.
— Теперь бы нам бугорок сухой, да светлый дом с высоким коньком, да обед сытный, да постель мягкую, — высказывает свое желание средний брат. — Всю ночь бы, до рассвета, пили-ели, такие раздольные песни пели, что и ведьмам, и кикиморам на удивление.
А болотные жительницы до песен большие охотницы. Подтолкнула набольшая меньшую ведьму, та схватила синюю кикимору — зашептали вместе заговорные слова. Тем же часом очутились братья на сухом бугорке. Стоит перед ними просторный новый дом с высоким коньком.
— Недурной ночлег получается, — забывая о робости, оживился усталый брат. И проходит в двери хозяином.
Перед ним во всю стену широкий стол. Наварена уха окуневая. В пестром блюде лежат раки вареные, на другое румяные блины с белыми снетками положены. Тут и вина дорогие понаставлены, и зеленый кувшин с медовой брагой. Катается по столу из конца в конец синяя водяная груша с человечью голову. А в углу пуховая перина приготовлена, яркотравным одеялом прикрытая.
Без долгих хлопот, без труда и забот исполнилось желание и среднего брата.
Умостился он за широкий стол, а младший, не дожидаясь, дальше пошел. Родные братья — родная кровь, но у каждого руки и думы свои. Только молвил он на прощанье среднему брату:
— Не ешь ты синюю водяную грушу с человечью голову. Не к добру она здесь положена.
Только птица вскрикнула, только елка скрипнула ему вслед.
А ночь в лесу темная, а лес в ночи черный, а путь впереди безвестный. И нет рядом друга-попутчика, с кем бы теплым словом перемолвиться.
Тяжелое испытание — человеку одному остаться: тут и сильный ослабеет, и веселый загрустит, оробелый да несмелый растеряется.
Бегал младший пареньком русоволосым — его братья Алешей звали, подравнялся статным юношей —
