Семенов поворачивается.
Дай-ка я на тебя посмотрю, какой ты был? Так. Ну, а теперь какой будешь? (Бьет его по уху.) А это — для симметрии. (Снова бьет по уху и третьим ударом валит на пол.) А теперь лежи, тебе ходить по земле не для чего. Привыкай лежать. Расстреляют — лежать придется.
Валя. Что вы делаете?
Глоба. А то и делаю, Валечка, что морду ему бью, сволочи. Наши в город ворвались. Теперь кончена моя конспирация. Немцы тикают. И сейчас нас с тобой стрелять будут. Это уж точно, это у них такая привычка. И не хочу я перед смертью, чтобы ты меня по ошибке за сволочь считала. Вот что значит.
Валя (бросается к нему, обнимает его). Иван Иванович, милый! Иван Иванович!
Глоба. Ну, чего?
Валя молча прижимается к нему.
Ну, чего там? Чего расплакалась? Как на меня кричать — так не плакала. А теперь в слезу? Сердитая ты девка. Я думал, глаза мне выцарапаешь.
Валя. А я так намучилась. Если бы вы только знали, как измучилась!
Глоба. А я — на тебя глядя. Ничего, Валечка, ничего. Ты уж извини. Мы еще с тобой сейчас «Соловей, соловей-пташечка» споем. Только ты, голуба, имей в виду, сейчас расстреливать придут. Это уже непременно.
Валя. Пускай. Мне теперь все равно… Но наши, наши ведь придут?
Глоба. Придут! А как же! Потому нас и расстреляют, что наши непременно придут. Это как пить дать.
Семенов порывается к двери.
(Опять сваливает его на пол.) Ну, куда? Ты же сидел с нами и еще посиди. Тебе же немцы с нами сидеть велели. Ну и сиди. (Обращается к Вале.) Слезы-то вытри. Ну их к черту. Мне их показать можно, а им, сволочам, не надо. Дай-ка я тебе в глаза погляжу. (Смотрит.)
Валя. Что?
Глоба. Мне Иван Никитич наказал: в глаза тебе посмотреть и сказать, если вместе помирать будем, одно слово.
Валя. Какое слово?
Глоба. Что любит он тебя, просил сказать. Вот и все. Больше ничего.
Валя. Правда?
Глоба. Что ж, разве я перед смертью неправду тебе скажу?
Совсем близко выстрелы. Дверь с треском открывается, вбегают Краузе и солдат с автоматом.
Краузе. Все в камеру!
Глоба (обняв Валю за плечи). Пойдем!
Глоба и Валя проходят в камеру.
Краузе. Быстрей! (Семенову.) Ты!
Семенов (бросаясь к нему). Господни Краузе… я же ваш. Вы же знаете. Меня нарочно сюда…
Краузе (отпихивает его сапогом). В камеру!
Семенов. Подождите! Я должен вам сказать очень важное.
Краузе. Ну, быстрей!
Семенов. Этот человек, он — их. Он все лгал.
Краузе. Теперь нам все равно. В камеру.
Семенов (хватает его за руку). Господин Краузе, позовите господина капитана! Я сам позову! (Бросается к наружной двери.)
Когда он оказывается на пороге ее, Краузе стреляет ему в спину. За дверью слышно падение тела.
Краузе (солдату). Ну!
Солдат, подойдя к двери камеры, выпускает внутрь камеры автоматную очередь. Из камеры слышен голос Глобы, поющий: «Соловей, соловей-пташечка, канареечка жалобно поет… Эх, раз и два…»
Ну!
Солдат выпускает вторую очередь. Короткая тишина. За окном близкая трескотня выстрелов. Краузе и солдат выбегают. Снова выстрелы, потом долгая тишина. В дверях камеры появляется Валя. Она трогает себя за плечо, за руку. Рука не действует. Видимо, она ранена в плечо и в грудь. Прислоняется к стенке.
Валя (обращаясь назад, в камеру). Иван Иванович!
Тишина.
Иван Иванович, Иван Иванович, вы живой?
Молчание.
Иван Иванович, милый, что же это? Смотрите, а я живая.
Молчание.
Неужели я одна живая?
Молчание.
Валя опускается в кресло у стены. Слышны выстрелы и грохот шагов. В комнату вбегают красноармейцы и Морозов.
Морозов (останавливается в дверях). Товарищи!
Молчание.
(Всматривается.) Товарищи, есть тут живой кто?
