сейчас только кусочек уха, щеку и один глаз матери. Из этого глаза выкатилась одна большая слеза и медленно проползла по щеке. Маша рванулась, чтобы обнять мать, но та, поняв причину ее движения, властно удержала ее, встала, забрала свои портфель и ушла.
Поезд в четыре часа был дальний, курьерский, Маньчжурия – Негорелое, и Маша стала собираться на вокзал, чтобы достать билет заранее.
Вдруг раздался телефонный звонок.
– Татьяна Степановна? – спросил низкий женский голос.
– Нет. А кто ее спрашивает?
– Надя. А это кто?
– Это я, Маша. Здравствуй, – неуверенно сказала Маша, не видевшая Надю десять лет, с самого отъезда Павла в военное училище.
Надя помолчала, словно колеблясь, разговаривать ли ей вместо Татьяны Степановны с Машей, которую она помнила двенадцатилетней девочкой, и наконец сказала:
– Ну, все равно. Я хотела встретиться с твоей матерью. У меня есть сведения о Павле.
– Что случилось? – испуганно спросила Маша.
– Нет, ничего, как раз все хорошо. Но я просто кое-что о нем знаю и хотела ей рассказать.
Она сделала паузу, ждала, что ответит Маша.
– Как же тебя повидать? – спросила Маша.
– Сейчас я поеду за покупками, потом буду в парикмахерской. Может быть, так; через два часа в Александровском саду, на скамеечке, прямо у входа. Со стороны Охотного. Хорошо?
– Хорошо.
– У него все в порядке, ты не беспокойся, – сказала Надя, как бы оправдываясь в том, что она сначала поедет за покупками и только потом встретится с Машей, чтобы рассказать ей о Павле.
На Белорусском вокзале старичок носильщик, к которому Маша обратилась, узнав, что в кассах нет ни одного билета, взял деньги, бойко сказал, что все будет «в аккурате», и Маша медленно пошла от Белорусского вокзала по улице Горького.
День был жаркий и обещал стать раскаленным. Асфальт еще не плавился, но на нем остались вчерашние вмятины от каблуков и зубчатые полоски от шин.
С чувством немножко грустной отрешенности от Москвы Маша дошла до Александровского сада, села на скамейку возле серого обелиска и посмотрела на часы: как ни медленно она шла, оставалось еще пятнадцать минут.
Только теперь Маша усомнилась, узнают ли они с Надей друг друга. Десять лет назад семнадцатилетняя Надя с длинной косой, с серыми глазами навыкате – красивая, высокая, чуть-чуть полная для своих лет – казалась ей совсем взрослой девушкой. Она ходила лениво и медленно, гордясь, или, как тогда это называла Маша, «задаваясь» своей красотой.
Маша хорошо помнила ее такой и сразу бы узнала.
Но теперь, через десять лет, Надя, конечно, уже не такая. А какая же? И Маша попробовала представить себе, какая же теперь Надя.
Неприязнь к Наде была старая, детская, подновленная несколькими недоброжелательными упоминаниями о Наде в письмах матери и недавнем разговоре с братом в минуту откровенности перед самым ее отъездом.
Вспоминая об этом разговоре и оглядываясь по сторонам, Маша увидела вдали, около гостиницы «Гранд-отель», фигуру, показавшуюся ей знакомой. Из парикмахерской вышла высокая женщина, подошла к стоявшей у тротуара машине, бросила внутрь какой-то сверток и медленно пошла через площадь к Александровскому саду.
Да, это была Надя. И пока Надя шла через площадь, Маша думала о том, откуда Надя сейчас получила известие о Павле – от кого-нибудь другого или от него самого?
Войдя в сад, Надя, близоруко прищурясь, обвела взглядом скамейки и, увидев Машу, уверенно направилась к ней. За десять лет, что Маша ее не видела, Надя мало переменилась, только еще пополнела, и, однако, ее легкая, с ленцой походка казалась еще легче. Коса, заложенная в тяжелый узел на затылке, словно запрокидывала своей тяжестью ее голову. Она была такая же красивая, даже стала еще красивей, и именно это сказала Маша, поднимаясь ей навстречу:
– Ты стала еще красивей.
Надя по-мужски крепко тряхнула ей руку – это была ее новая, уже при Козыреве заведенная, привычка – и, ничего не ответив на замечание Маши о своей внешности, коротко сказала:
– Сядем.
Они сели рядом на скамейку.
– Мой муж... – деловым тоном начала Надя и, насладившись растерянным выражением Машиного лица, добавила: – не бойся, это не Павел... прислал мне вчера письмо с одним знакомым летчиком. – Она вынула из сумки письмо. – Мой муж в Монголии и там случайно встретился с Павлом. Они и раньше были немного знакомы.
– Ты вышла замуж? – невольно вырвалось у Маши.
– Да. Мой муж командует там авиационной частью. Пять дней назад он видел Павла. Павел почему-то приехал к ним в часть, не знаю уж почему... Он был ранен еще в мае, но уже выздоровел.
– Ранен? – вздрогнула Маша.
– Но уже выздоровел, – повторила Надя. – Я поэтому и решила тебе рассказать. Подумала: может быть, у вас есть от него старые письма, что он ранен, а он уже выздоровел.
– Спасибо. А куда он был ранен? Сильно ранен?
– Вот уж этого не знаю. Только знаю, что пять дней назад он был совершенно здоров. Между прочим, там сейчас серьезные бои. Я не могу всего сказать, но очень серьезные бои, – добавила Надя, придав голосу оттенок значительности. – Вот, собственно, и все, что я хотела тебе сказать.
Надя бросила в полураскрытую сумку письмо, которое зачем-то держала в руках все время, пока говорила, хотела защелкнуть сумку, но снова открыла ее и вынула фотографию.
– Вот какая она, Монголия. Сплошная пустыня.
Она протянула Маше карточку: у самолета стояло несколько летчиков, сзади них не было видно ничего, кроме ровной степи.
– Если тебе интересно, то мой муж вот этот, – показала Надя пальцем на стоявшего в центре группы маленького летчика с курчавыми волосами, петлицами полковника и тремя орденами на гимнастерке.
Она сказала это мимоходом, хотя только для этого и вынула из сумки фотографию.
Маша, несколько секунд подержав фотографию в руках, вернула ее, ничего не ответив. Надя открыла сумку и, небрежно бросив туда снимок, громко защелкнула ее.
– Значит, ты вышла замуж, – задумчиво протянула Маша.
– Значит, я вышла замуж, – сказала Надя. – Опасность миновала.
– Да, я не хотела, чтобы Павел на тебе женился. – Маша поглядела Наде в глаза с той бесстрашной полудетской-полумужской прямотой, из-за которой Надя немножко побаивалась младшей сестры Павла и тогда, когда Маша была еще совсем девочкой.
– А почему? – с вызовом спросила Надя.
– А стоит ли сейчас об этом? – сказала Маша, не опуская глаз.
Сейчас, когда Надя вышла замуж за другого человека, было бессмысленным объяснять, почему она не хотела, чтобы Надя вышла замуж за ее брата.
– Павел сам виноват, – вдруг сказала Надя. – Когда я прочла, что он был ранен, я в первую минуту даже испугалась. Чувство к нему у меня и сейчас до конца не исчезло. Я спокойно могу признаться в этом тебе, потому что ты ему этого не передашь. Побоишься, что узнает и снова прибежит ко мне.
– Не прибежит! – вставая со скамейки, враждебно сказала Маша. – Не надейся!
Растерявшись от неожиданности, Надя тоже поднялась со скамейки и, словно защищаясь, прижала к груди сумочку.
Но Маша вдруг вспомнила, что Надя, какая бы она ни была, все-таки рассказала ей о Павле из добрых побуждений, и это с ее стороны хорошо, а не плохо, и, быстро протянув Наде руку, сказала:
– Не обращай внимания. Я погорячилась. Спасибо тебе за известие о Павле. Не сердись. До свиданья!
